В зеркалах - страница 53
— Слушай, что случилось с твоим лицом? — спросил он, двигаясь рядом.
Она встретила его безглазый взгляд и увидела, как высунулся язык и плотоядно облизал толстые розовые губы.
Скотина, подумала она. Когда он свернул за угол, она бегом возвратилась к гостинице. Помешкала у двери, не решаясь открыть и прислушиваясь, потом поправила волосы, вставила ключ и вошла. Его не было.
— Гадство, — сказала она. В разочаровании она опустилась на кровать, свесив руки. — Ох, гадство.
В окно лился солнечный свет; доносились звуки с реки, чириканье воробьев.
Она подошла к стенному шкафу: вещи его были на месте — и чемодан, и утюг. Черт возьми, какой ему смысл так удирать? А может, он не сбежал?
Джеральдина снова села на кровать, с гримасой откинулась на подушки, зажав ладонями уши. Зачем ему так удирать — она этого не могла понять. И что он за человек, этот Рейнхарт? Его она не могла понять. Иногда представляла его себе хорошо: слышала его голос, произносивший какие-то слова, видела за каким-то занятием, — например, как он ковыряет в ухе. Но когда пробуешь сложить его во что-то целое — не получается. Как будто он ею выдуман. Она долго лежала на кровати, пытаясь понять, что с ней происходит, понять этого Рейнхарта и все остальное.
«Опять ищешь, к кому бы прилепиться, — сказала она себе, — дура. Держишься за него, а даже не знаешь, кто он такой».
«Но ведь надо же за кого-то держаться, — подумала она. — А не будешь — тебя смоет к чертовой матери, унесет на край света, и станешь пылью, опилками, будут плевать на тебя, вытирать об тебя ноги».
— Черт возьми, Рейнхарт, — проговорила она в пустой комнате, — меня ведь затопчут, дружок.
Она лежала на кровати и все думала о том, как ее смоет и понесет, пока за окном и в комнате не стемнело. Когда она поднялась, над соседней крышей уже висели звезды — Большая Медведица, Полярная, — и, глядя на них, она почему-то вспомнила человека с медным кастетом и как он ее назвал; она даже знала, почему вспомнила — из-за отца. Стоило ей подумать об этом человеке, как тут же вспомнился отец. Господи, как нехорошо, подумала она, почему это они вспоминаются вместе? Она подошла к окну, высунулась и вдыхала ночной воздух, пока медный привкус во рту и голос человека с кастетом не превратились в отца; она посмотрела на звезды, и он возник перед нею: худой, в морщинах, хотя он помнился ей не старым; крепкий его дух, в котором она с годами признала запах виски и пива — шахтерского ерша; щетина на щеках; голос, рассказывающий о звездах. Ей казалось, что однажды вечером она стояла с ним и смотрела на звезды. Но она не была в этом уверена. («Маленькая, — назвал ее человек с кастетом. — Маленькая».) Она смотрела на небо, пока не задрожали ноги от первого рыдания, вырвавшегося изнутри, — и мозг ее как будто покатился на роликах, все быстрее, быстрее, сходя с дорожки. Тут она поняла, что это будет значить для нее — сломаться, поплыть по течению: конец всему, конец заботам, как если бы у Вуди был пистолет в тот вечер в Порт-Артуре.
Она отвернулась от окна с ощущением, что ее затягивает под волну времени и неподвластных ее воле событий, волна громоздится над ней, чтобы ее раздавить, — лавина зазубренных, зубчатых дней и ночей, с острыми шипами, которые пахнут медью и кровью, несущая в себе отца, и Эл-Джея, и потные руки извращенцев, и голоса из темноты, и мутный свет, и тошнотворный ужас при звуках ее имени, кулаки у рта, хлопки по заду, обжигающую хватку на руке над локтем, и выворачивание рук, и поцелуи, пахнущие рвотой… Господи, думала она, привалившись к ставне, они меня затопчут, дружок.
Она вспомнила с облегчением, что скоро пора на работу, зажгла свет, умылась, причесалась и застелила кровать. Потом вынула из стенного шкафа веник и совок и стала медленно и тщательно выметать из углов, собирать окурки, затирать пятна от пролитого виски около кровати. Потом надела плащ и пошла по пустой улице к автобусной остановке на углу Канал-стрит.
Всю ночь она заставляла себя думать только о работе, пока ряды бутылей с жидким мылом, залитые гнетущим светом флюоресцентных ламп, чуть не загипнотизировали ее. В перерыве работницы обсуждали свои разводы и бывших мужей; Джеральдина не принимала участия в разговоре. Она взяла два сэндвича вместо одного: с тех пор как она вышла из дому, во рту у нее не было ни крошки.