В зеркалах - страница 60
— А мне он нравится, — сказала Джеральдина. — Я люблю, так люблю бывать у воды.
— Оно противоестественное. На дне такого озера должны лежать жуткие вещи. Ты только посмотри.
Джеральдина взглянула на соленую воду, ложившуюся безжизненными складками на замшелые камни.
— Лазейка, — сказала она.
Рейнхарт рассмеялся.
— Да уж, лазейка. Весь этот город — лазейка. Лазейка из мира.
— Ну и востер же ты, — сказала Джеральдина, ложась спиной на камень. — Если ты когда-нибудь вернешься домой и станешь распускать свой вострый язычок, тебя кто-нибудь пристрелит.
Рейнхарт согнул руку, как будто готовя апперкот, но, когда он заглянул ей в глаза, она, нахмурясь, смотрела в небо.
— Не пристрелят. Я буду как все люди. Я делаю только то, что мне сходит с рук. — Джеральдина покачала головой, и он улыбнулся. — Жалко, что так мало сходит.
— А мне тебя не жалко, — сказала Джеральдина. — Не так уж мало тебе сходит с рук.
— Тоже правда, — согласился Рейнхарт. — А ты знаешь, что длина этого озера шестьдесят пять километров, а глубины в нем — метр? Если бы не тина, ты могла бы дойти пешком до Мандевилла.
— А ты понял, почему я сказала — лазейка?
— Конечно, — ответил Рейнхарт, — водяная мистика: дышишь полной грудью и прочее. Думаешь, что, если близко вода, можно удрать от неприятностей. Многие так думают. Люди любят воду — они думают, что их тут флот дожидается и кто-нибудь столкнет для них шлюпку.
— Вот это мне и нужно, — сказала Джеральдина. — Флот.
— На меня ты не смотри. Я не флот.
— А ты ведь служил во флоте? — спросила Джеральдина.
— Да.
— Ты был во флоте музыкантом?
— Я был радистом. Я ходил в Антарктику.
— Ты после этого был музыкантом?
— Да, — сказал Рейнхарт, — после. И был я не каким-нибудь музыкантом. Я был асом.
— Знаешь, я куплю тебе кларнет, и ты будешь играть мне.
— Теперь мне не сыграть «На берегах Уобаша»[38]. Не тот уже буцинатор.
— А что это?
— Такой мускул во рту. Да ладно, — сказал он, — теперь мне это все равно. Теперь я упражняю рот при помощи виски и трепотни… Но иногда меня раздражает, что нечем занять пальцы. А иногда начинает беспокоить музыкальный отдел мозга.
— Тебе тоже нужен флот, правда, рыбка?
Рейнхарт наклонился к Джеральдине и прошептал ей в волосы:
— Если бы за тобой началась охота, родная, ты побежала бы к воде, да?
— Конечно. Хуже нет, когда за тобой охотятся на суше. Нет, я побегу прямо в воду.
— Я тебя понимаю, — сказал Рейнхарт. — Честное слово, понимаю.
— Хуже нет, когда за тобой охотятся.
— Это я знаю.
— Я побегу прямо в воду и утону.
Рейнхарт лег на спину, так что их головы оказались рядом. У него перед глазами были шрамы на ее лице — на веснушчатой, золотистой от загара коже они выглядели белыми шнурками.
Линия подбородка у нее твердая, подумал он; но глаза красивые и смотрят мягко. Тело ширококостное, пышное, а волосы удивляли своей мягкостью. Пальцы у нее были длинные с крупными суставами; под глазами лежали нездоровые полукружья, но кожа была нежная, белая. Он дотронулся до пряди волос, упавшей на ее плечо.
— Не тони.
Когда Джеральдина повернула голову и он встретил ее взгляд, ему захотелось отвернуться, хотя их лица почти соприкасались. Он скосил глаза на пустое темнеющее небо.
— Не позволяй сволочам доводить себя до крайности. Когда попадешь в воду, не тони. — Он сел так, чтобы смотреть на ее лицо сверху. — Вот я, например, я мастер побега, мастер маскировки. Когда меня загонят в воду, я перерожусь, эволюционирую обратно. Пока ты будешь ждать, я опять превращусь в земноводное и исчезну, трепеща плавниками.
— Я ничего такого не умею, птичка. У меня нет образования. Придется просто утонуть.
— Значит, надо научиться, — сказал Рейнхарт. — Я не могу тащить тебя из этой грязной воды.
— Рейнхарт, в озере глубины больше метра.
— Да, — сказал Рейнхарт. — Это верно.
С зеленой тонкой полоски дальнего берега, от Сент-Таммани, налетел ветерок и скользнул по водной глади.
— Тьфу, — сказала Джеральдина.
Лежа на спине, она приподняла голову и посмотрела на воду:
— Теперь я поняла. Там, на дне, лежит огромный зверь, он занимает все озеро. Оно не мелкое, а только кажется, потому что там лежит эта скотина. И может, через минуту она поднимется оттуда, отряхнется и — топ-топ-топ — пойдет и сожрет весь Новый Орлеан.