Вацлав Гавел. Жизнь в истории - страница 2

Однако Чехословакия на первый взгляд еще далека от европейских политических катаклизмов. Газета «Pražské noviny» 4 октября 1936 года выносит на первую полосу новости о валютной реформе в Чехословакии и сообщения о радиодебатах перед скорыми выборами президента США. 5 октября, в понедельник, газета не выходит, а 6 октября на первой полосе все та же валютная реформа – вслед за несколькими европейскими странами Чехословакия снижает содержание золота в кроне.

Правда, появляются сообщение о том, что франкисты атакуют Мадрид, и статья о позиции европейских держав в испанской гражданской войне, но, повторим, на первый взгляд в Чехословакии все спокойно – те же «Pražské noviny» информируют о том, как улучшаются экономические отношения фашистской Италии и Малой Антанты (в нее входили Чехословакия, Румыния и Югославия)1.

Меж тем до мюнхенской катастрофы и краха Первой республики оставалось меньше двух лет – совсем еще молодое государство будет подкошено за несколько недель до своего двадцатилетия.

Осип Мандельштам сочинил эти стихи в сентябре 1914 года, и они оказались пророческими – через четыре с небольшим года победители Первой мировой перекроили карту, вызвав к жизни сразу несколько новых государств. А всего за несколько недель до Мандельштама чешский политик Карел Крамарж написал в редакционной колонке для газеты «Národní listy»: «После этой чудовищной войны мы не узнаем карту Европы»2.

Через пятнадцать лет Маяковский в «Стихах о советском паспорте» назовет существование Польши «географическими новостями». Хотя в этом смысле появление Чехословакии стало куда большей географической новостью, и тому было несколько причин. Речь Посполитая исчезла с карты Европы лишь в конце XVIII века, а до того на протяжении столетий оставалась сильным и заметным государством.

Но и разделы Польши не могли уничтожить представление о ней как об историческом, географическом и культурном факте. Польши не было на политической карте, но она, безусловно, существовала. Чешские земли уже в первые века своего существования попадают в орбиту Священной Римской империи. Чешское королевство и сами чехи в разное время играли в империи разную роль – достаточно вспомнить императора Карла IV, гордившегося своим чешским происхождением и фактически переместившим центр империи в Прагу (припомним между делом, что и Карл IV тоже тезка нашего героя – в детстве мать-чешка назвала его Вацлав).

Самым трагичным поворотом в истории отношений чехов с империей становится Тридцатилетняя война, положившая начало истреблению чешской аристократии, германизации и уничтожению гуситского наследия.

Словакия же вовсе не имела своей государственности, если не считать Великую Моравию – почти легендарное государство, прямая связь которого с современной Словакией не так однозначна. Исторически словаки оказались подданными короны святого Иштвана, и перед Первой мировой войной территория нынешней Словакии находилась в границах Венгерского королевства.

Итак, ничего, что называлось бы Чехословакией, до 1918 года не существовало. Это слово, как, например, и слово Югославия, пришлось придумать для государства, созданного при поддержке Антанты на обломках разгромленной Австро-Венгрии.

Уже в самом начале войны в Париже, Лондоне, Петрограде, а вскоре и в Вашингтоне начинают свою работу представители славянских народов Австро-Венгрии, пытающиеся доказать: поляки, чехи и хорваты – это естественные противники центральных держав, готовые бросать оружие и переходить на сторону Антанты. Чехов в этой сложной политической работе представлял в первую очередь уже немолодой профессор философии Томаш Гарриг Масарик (часто именуемый просто TGM) – в начале войны ему шестьдесят четыре.

Масарик родился в небогатой семье в моравском Годонине (там и сейчас живет лишь 25 тысяч человек, но нам встретятся еще два уроженца этого городка: уже упомянутый хоккеист Вацлав Недоманский и экономист Вальтер Комарек). Отец Томаша служил кучером, а мать кухаркой. Семья, что любопытно, была смешанной, и отец мальчика был словаком.