Валдайские колокольцы - страница 14

Шли молча. Уваров, видимо, понял, что спорить с Яковом Павловичем бесполезно.

Изба подсобного хозяйства была просторной и казалась еще просторней, должно быть, из-за пустоты: только широкие лавки по стенам и длинный стол — вот и все убранство.

Дверь была не заперта. Мы вошли, напустив с собой клубы белого морозного пара, отчего окошки в избе сразу помутнели, будто их затянуло туманом.

Одинокая электрическая лампочка желтовато светила с потолка.

Навстречу нам поднялся с лавки невысокий человек в военной гимнастерке без пояса и без погон. При тусклом освещении успел я разглядеть, что был он немолод, но щеки у него тугие и красные, как у ребенка. В темноте поблескивали любопытно-удивленные молодые глаза. Он молча развел руками, дескать, вот это неожиданность.

— Принимай, Тихон Ильич, гостей, — сказал с порога Федотов. — И знакомься, с кем не знаком.

Оказалось, что Тихон Ильич не знаком только со мной, и мы поздоровались.

— Вот это сюрприз, — говорил Тихон Ильич. — Тут, стороживши, со скуки помереть можно, а вдруг гости — и сразу втроем.

— Впятером, — поправил Уваров.

А Яков Павлович тем временем вытащил уже из-за пазухи медвежонка, и я за ним второго.

Мы поставили братца и сестрицу на лавку. Только правильнее сказать — положили, потому что стоять они никак не могли. Медвежата шлепались на брюхо, как лягушки, растопырив лапы по сторонам.

— Тэк, — сказал сторож подсобного, — порешили, значит, зверину. Добро. Не будет теперь коровам хребты ломать. А молоко у меня будто специально припасено — в печке, теплое. Сейчас, значит, сообразим медвежьим детям ужин по всей форме.

Медвежата между тем егозили по всей лавке и все громче хныкали, и хныканье это уже напоминало рев.

Яков Павлович сам взялся их кормить. Сначала он намочил палец в теплом молоке и дал его пососать одному, а затем другому медвежонку. Вот при этом мой Мишка и попробовал свои коготки на пальце Федотова. Но это не было больно. Потом Яков Павлович макал в молоко корку хлеба и давал сосать медвежонку.

Насосавшись молока, медвежата успокоились, перестали хныкать и заснули.

Теперь только я почувствовал, как хочется спать и мне. Я начал ощущать, что тяготит одежда, которую раньше я не чувствовал. Ныли ноги, спина и плечи.

Ветер все порывистее дул в окошко избы, сыпля колючим снегом.

Краснощекий Тихон Ильич поглаживал своей широкой ладонью сразу двух медвежат. Они скатались на лавке в один пушистый комок, будто кто-то оставил здесь меховую шапку.

— Настрадались, значит, бедолаги, — сказал Тихон Ильич, — теперь их пушками не разбудить. Добро! А вы заночуете? — спросил он Якова Павловича.

— Нет, пойдем, — сказал Федотов.

— Дело хозяйское. Чайку бы попили на дорогу. В печку хворост подброшу — скоро вскипит.

— Благодарствуем — жаль, времени нет.

Яков Павлович нагнулся над спящими медвежатами, на мгновение, видимо, задумавшись, как бы половчее их взять.

— Нет уж, погоди. — Тихон Ильич отвел руки Федотова. — Я медвежат по правилам соберу в дорогу. А то, значит, рассовали по запазухам, как старые рукавицы все равно. Непорядок. Давай-ка мне сумку.

Он взял у Якова Павловича сумку, в которой, мне думалось, только патроны и всякие охотничьи принадлежности, — и стал ее опорожнять. Да, действительно, сперва Тихон Ильич вынул патроны и порох, а затем на столе оказались бинт, вата, аптечный пузырек и жестяная коробочка, тоже явно аптечная.

— Толково собрались, — заметил Уваров.

— А как же, — сказал Тихон Ильич, — дело охотницкое — зверь ведь не плюшевый. С ним, значит, всяко бывает. Без медицины нельзя. У меня от медведя на плече шрам — на всю жизнь память. И таблетки от кашля нужная в охоте вещь. В засаде чуть запершило в горле — таблетку, чтобы не раскашляться и себя не выдать. Так я говорю, Павлович?

— Так, так. — Федотов уже натянул пальто и держал в руках шапку. — Поговорил бы, Тихон Ильич, да времени нет: ждут нас на дороге — условились. Спасибо. Будь здоровый.

— А ты что же? — обратился ко мне сторож. — Что ж своего в сумку не отдаешь?

Я взял уже своего медвежонка и засовывал его за борт пиджака. Мне не хотелось расставаться с теплым Мишкой, и я сказал об этом Тихону Ильичу. Так медвежонок и остался у меня за пазухой, а Федотов перекинул через плечо ремень от сумки со своим зверьком, рассовал по карманам патроны и всякую мелочь, и мы пошли к шоссе. Через полчаса, улегшись на сене, мы скользили уже по укатанной за день дороге в Валдай. Моему Мишке, должно быть, снились хорошие сны. Он совсем притих, и на его мордочке с закрытыми глазами было написано спокойствие. А у меня на груди билось его сердечко, будто там, в кармане, лежали большие часы.