Валерий Попенченко - страница 23
Именно таким человеком для советской сборной по боксу была Руфина Васильевна Ильина — «Мать боксерская», как ласково за глаза называли ее друзья сына. Была. Трудно даже сегодня говорить о ней в прошедшем времени.
Тяжело больной человек, она никогда не чувствовала себя пенсионером, она не любила это слово.
Женщина неуемной энергии, горячего темперамента, которые унаследовал и Валерий, она была в гуще всех событий, боясь пропустить главное. А главное для нее все еще было впереди. И будущая диссертация сына, и книга, над которой он только начал работать. И здесь она не могла оставаться в стороне и принимала самое горячее участие в сборе материалов, в обсуждении первых глав и была первым беспристрастным, объективным критиком.
Рождение будущей книги она переживала болезненно, как женщина, которая ждет своего первенца и считает месяцы, дни, недели до его рождения.
И чего греха таить, втайне мечтала, как любая мать, о собственных внуках, подавляя ревнивое чувство, свойственное любой матери к будущей невестке. Какая-то она будет? Заменит ли она Валерию мать?
А пока она была по-настоящему, по-человечески счастлива. Мечты сбывались. Вернулся после долгой разлуки ее сын, окончательно переехав из Ленинграда в Москву. Они получили наконец светлую двухкомнатную квартиру.
Она любовно, со вкусом обставила ее, вдвоем с сыном за лето отремонтировала старую дачу. «Родовое гнездо» в Немчиновке, как и его хозяйка, преобразилось — казалось, оно также переживало вторую молодость…
Жаль было расставаться со старомодным шкафом, с широкой тахтой, на которой вырос Валерка. Привычка, как-никак семейные реликвии. Но Валерий настоял:
— Убери! Общий вид портят, люди приходят. Неудобно…
Вещи, как и люди, к ним с годами привыкаешь и если расстаешься, то с болью, как будто теряешь что-то самое дорогое.
Единственную вещь отстояла, оставила она. Это небольшое старое трюмо с потрескавшейся от времени темной оправой. Это был подарок — память о погибшем муже. Трюмо одиноко и сиротливо стояло на круглом столике в углу комнаты, у широкого солнечного окна, всегда распахнутого настежь. Сюда, на восьмой этаж, глухо доносились всплески шумного людского прибоя, приливов и отливов большого города. В этом повидавшем виды зеркале, в его по краям выщербленном стекле теперь отражалась новая жизнь, новые люди и новые человеческие страсти…
Если бы вещи, наши спутники, немые свидетели жизни, могли бы ожить и заговорить, они о многом бы поведали…
Это зеркало бесстрастно отражало полные счастья глаза молодой Руфины — счастливой жены и матери.
В это зеркало смотрелся маленький Валерка, делая смешные гримасы и рожицы.
Это зеркало видело почерневшее от горя лицо, ранние морщины и сухие, запавшие от невыплаканных слез глаза сразу и преждевременно состарившейся Руфины Васильевны в трудные дни сорок первого года после сообщения о гибели в бою в небе Прибалтики ее мужа — полковника авиации.
Тяжелая эвакуация. Четырехлетний Валерка. Он пом пил мать — в серой солдатской шинели, с погонами старшины. В лихую годину женщина-солдат вступает в партию, рвется на фронт. Но ее с высшим юридическим образованием направляют для работы в Военный трибунал.
Дни и ночи войны, бессонные ночи… Валерка почти не видит мать, он спит, когда она приходит и уходит. Приходит усталая и разбитая. В ее работе нет ни выходных, ни отпусков.
У того же зеркала молодой, еще не признанный мастер подолгу отрабатывал свою знаменитую стойку, так долго не импонировавшую ни судьям, ни тренерам. У этого зеркала он отрабатывал свои коронные серии и потом, уже после горячих боев, с помощью мамы «зализывал» раны, часами массируя и запудривая синяки и ссадины, уже не делая гримас и смешных рожиц, как в детстве.
Если бы это зеркало могло запечатлеть одухотворенное энергичное лицо, когда она «болела» у телевизора! Все эмоции спортивных страстей, переживаний отражались в старом трюмо. Она молодела на глазах. Исчезали следы усталости, возраста и забот. Своим спортивным зарядом, темпераментом она заражала всех.
Нужно было видеть и чувствовать ее состояние во время спортивных передач из далекого Токио, Лодзи и Берлина. Здесь было все: радость и счастье матери, ее боль и отчаяние как истинного болельщика, когда на ринге что-то получалось не так, как, казалось, должно было быть. Зная, что ей нельзя сильно волноваться, мне не раз приходилось успокаивать, принимая весь ее гнев на себя… Ее знанию обстановки на ринге и вокруг него, замечаниям по поводу происходивших боев мог бы позавидовать любой спортивный комментатор.