Варенька - страница 28

— Об этом я и хотела вас просить…

Через час Анастасия Михайловна входила в учительскую.

Нина Алексеевна поспешила ей навстречу. Она успела уже поговорить со своими учениками.

— Варенька отказывается от какой бы то ни было помощи, — сообщила учительница. — Она твердит: к урокам буду готовиться одна.

— Почему одна?

— Не говорит.

— А Люся?

— Расстроена. Уверяет, что с Варенькой не ссорилась. Заречная с утра явилась в школу не в духе.

— Значит, что-то произошло дома, — заключила Анастасия Михайловна. — Возможно, тетка запретила ей ходить к нам?

— Я заранее договорилась с ней. И сегодня звонила. К сожалению, прийти она не может, там у них какая-то проверка кассы взаимопомощи. Но Амелина подтвердила, что она ничего не имеет против того, чтобы ее племянница готовилась к урокам вместе с Люсей.

— Чем же она объясняет поведение Вареньки?

— Ее трудным характером.

— Характером? — Анастасия Михайловна задумалась. — Нет, здесь что-то другое.

— Я тоже так думаю, — согласилась Нина Алексеевна. — В беседе Амелина всегда подчеркивает, что чужого ребенка очень трудно воспитывать.

— Если взялась, какая разница — свой или чужой? — пожала плечами Анастасия Михайловна. — За всех мы в ответе. Вы ведь знаете, Люся тоже… неродная мне.

Да, Нина Алексеевна это знала…

…Шел тяжелый 1942 год. Из осажденного врагами Ленинграда — через полыньи на катерах, а дальше по непрерывно обстреливаемой гитлеровцами Ладожской ледовой «трассе жизни» — один за другим следовали эшелоны автомашин с ребятами.

С одним из них покинула родной город и Люся.

Бешено мчится автомашина. Вокруг рвутся снаряды — ближе, дальше. Все грохочет, содрогается. Водяные столбы взмывают вверх и оттуда со страшным шумом рушатся. Лед колется и дыбится. Кажется, само небо обрывается.

Девочке страшно. Она жмется к перепуганным подружкам, хочет позвать маму.

Но мамы нет здесь. Она осталась дома, какая-то странная, непохожая, холодная. Она даже не шевельнулась на кровати, где лежала, когда незнакомые тети в серых солдатских шинелях пришли в комнату, чтобы увести с собой ее горько рыдающую дочурку. Ни одного слова не проронила на прощание.

А машина несется дальше. За ней неотступно следуют другие. Начался самый опасный участок дороги. На счету каждый метр, каждая доля секунды.

Но вот и берег. Недалеко лесок. Машины торопятся укрыться в нем. Однако поздно: в воздухе ревут фашистские стервятники с хищно изогнутыми крестами на крыльях.

Они строчат из пулеметов, сбрасывают бомбы на колонну грузовиков, в кузовах которых плачут беззащитные, беспомощные малыши.

Сотрясая воздух, грохнул взрыв. Раненная осколком в правую ручонку, Люся свалилась в снег и потеряла сознание.

Очнулась она в больнице. В палате тихо, бело и чисто, пахнет лекарствами. На стеклах больших, светлых окон наклеены полосы бумаги. Раненая, больная, ослабевшая от длительной голодовки девочка хотела подняться — и не смогла. К ней поспешила сиделка в белом халате.

— Проснулась? Молодец, — ласково улыбнулась она. — Но только ты лежи, вставать тебе нельзя.

Люся обвела беспокойным взглядом комнату, в которой стояло еще несколько кроватей, на них лежали незнакомые женщины, и уставилась на полуоткрытую дверь.

— Ты чего? — спросила сиделка. — Хочешь кушать?

— Мама, — пробормотала девочка, не отрывая взгляда от двери.

— Мамы там нет, она осталась в Ленинграде, — как можно мягче произнесла сиделка.

Люся сердито посмотрела ей в лицо и отвернулась. Так продолжала она лежать и потом, безучастная ко всему, что происходило в палате, не жалуясь на боль, не отвечая на вопросы врача. Голода она уже не ощущала и потому от пищи отказывалась, но пила часто и много. Пользуясь этим, вместо воды ей давали питательные бульоны, но силы ребенка быстро иссякали, девочка будто угасала. Все чаще и чаще она впадала в полузабытье.

В один из этих решающих для Люси дней, выполняя обязанности депутата городского Совета, в больницу пришла Анастасия Михайловна Гаврилова. Она побывала во многих палатах, зашла и в ту комнату, где лежала Люся.

Увидев Анастасию Михайловну, девочка заволновалась. Округлившиеся, глубоко запавшие глазенки беспокойно заметались. На бледном личике вспыхнули розовато-желтые пятна. Она рванулась, чтобы оторвать голову от подушки, но только слабо застонала.