Варенька - страница 7
Месяцем позже пришло известие о том, что где-то на фронте погиб Сыч. Только теперь Ульяне стало известно, что у него было имя Алексей и фамилия Маторин.
И опять для Ульяны непонятное:
— За что его убили? Кому мешал этот тихий, маленький человек, который не мог даже заставить других называть себя по имени!..
Это и многое другое представлялось ей таким страшным и чудовищно несправедливым, что хотелось куда-нибудь убежать или спрятаться, чтобы ничего не знать и не видеть.
Но куда уйдешь от станка?
Так постепенно рождалась жгучая ненависть к существующим порядкам.
Победу большевиков в Октябрьской революции девушка встретила как свою собственную.
— Наша взяла!..
К этому времени она определяла большевиков уже не по росту.
Тогда же пришла ее первая и единственная любовь. На фабрике работал слесарем Ваня Кашинцев, веселый, шустрый паренек, на все руки мастер. Приглянулась ему молодая, красивая ткачиха.
Но жениться на ней довелось не скоро. Началась гражданская война, и пошел Ваня защищать от врагов молодую Советскую Республику.
Письма от него приходили очень редко. Но Ульяна терпеливо ждала своего любимого — и дождалась. Он вернулся, когда многие его товарищи уже второй год находились дома, фабрики пускали, жизнь новую налаживали.
— Зато теперь все границы наши знаю, — смеясь, шутил Иван. — И на Тихом океане свой закончили поход…
Свадьбу сыграли скромную, но веселую. Пирогов на ней было немного, но песен и танцев хватало с избытком.
Когда родилась дочка, молодая мать поверяла мужу:
— Я такая счастливая, что большего мне и желать нечего. Однако боюсь, не может такое счастье весь век продолжаться…
За несколько лет вперед любящее сердце учуяло беду. Скосила Ивана Кашинцева подлая кулацкая пуля, когда он по приказу партии в числе двадцати пяти тысяч коммунистов отправился в деревню организовывать колхозы.
Осталась Ульяна одна. Второй раз замуж не пошла, а посвятила себя воспитанию дочки.
— Ванина памятка, — лаская ее, шептала она.
Всю свою душу вкладывала Ульяна Гавриловна в дочку. Бывало, вскочит на зорьке с постели, чтоб завтрак ей приготовить. А что сама ночью со смены пришла и еще не поела, на это внимания не обращала. Сама комнату уберет, сама постирает, только было бы доченьке хорошо, не так, как ее матери в молодости.
Дочка росла, училась, постепенно привыкала материнские заботы принимать как должное. Если мать не успевала что-нибудь сделать к сроку, сердилась на нее и даже выговарила.
— Зачем дочку белоручкой воспитываешь? — корили соседки Ульяну Гавриловну.
Но она отмахивалась:
— Чего другого, а работы да заботы хватит и на ее век.
— Так-то оно так, — соглашались соседки, — но труд еще никого не испортил, а вот лишняя опека никогда до добра не доводила. Твоей Катерине слова поперек не скажи. Ей кажется, что весь свет у нее в прислугах ходит…
И вот теперь, глядя на плачущую дочь, Ульяна Гавриловна вспоминала эти разговоры и с горечью спрашивала себя: «Неужели в ее несчастье я виновата? Но ведь хотелось как лучше…»
IV
В конце недели Катя уехала.
На плохо очищенном от снега перроне царила обычная перед скорым отправлением поезда суматоха. Люди торопливо досказывали друг другу то, что не успели сказать раньше, обнимались, целовались, смеялись, плакали. Запоздавшие пассажиры бестолково метались из стороны в сторону, отыскивая свои вагоны. Закончив погрузку багажа, женщины, заменившие ушедших на фронт грузчиков, двигали пустую, звонко грохочущую на буграх железную тележку. И словно задавая беспокойный темп всей вытянувшейся вдоль состава пестрой, говорливой толпе, натужно пыхтел паровоз.
Катя присела на корточки перед дочкой.
— Не капризничай, Варенька. Хорошо?
Ловкими, привычными движениями она поправила шапочку на ее головке, плотнее стянула концы теплого шарфика, поддерживающего поднятый воротник пальто, проверила, надежно ли застегнуты пуговицы. При этом взгляд матери не отрывался от порозовевшего на морозе личика девочки.
— Слушайся бабушку, — сказала она. — Я скоро приеду за тобой…
Ульяна Гавриловна поглядела в сторону паровоза и забеспокоилась:
— Иди, Катюша, поезд тронется.