Варлам Шаламов - страница 9

Даже если рассматривать столь патетически окрашенный лексический ряд — «Бог, идея, вера» (вовсе не характерный для писателя) только как чисто стилевой ход, то и все равно, думается, здесь просвечивает очень важный для характеристики шаламовского миропонимания мотив — глубинная связь личности с высшим абсолютным началом, обнаруживающимся в голосе человеческой совести. И если можно говорить о религиозности Шаламова, то вероятно, именно в этом плане.

Автор «Вишеры» пишет, что к этому времени он «твердо решил — на всю жизнь — поступать только по своей совести. Никаких других мнений. Худо ли хорошо ли проживу я свою жизнь, но слушать я никого не буду ни „больших“, ни „маленьких“ людей. Мои ошибки будут моими ошибками, мои победы — моими победами».

Образ тюрьмы в шаламовском жизнеописании может показаться даже привлекательным. Для него это был действительно новый и, главное посильный опыт вселявший и его душу уверенность в собственных силах и неограниченных возможностях внутреннего духовного и нравственного сопротивления.

Всегда Шаламов будет подчеркивать кардинальную разницу между тюрьмой и лагерем.

По свидетельству писателя, тюремный быт и в 1929 году и в 1937 году, во всяком случае, в Бутырках оставался куда менее жестоким по сравнению с лагерным. Здесь даже функционировала библиотека, «единственная библиотека Москвы, а может быть и страны, не испытавшая всевозможных изъятий, уничтожений и конфискаций которые в сталинское время навеки разрушили книжные фонды сотен тысяч библиотек» и заключенные могли ею пользоваться. Некоторые изучали иностранные языки. А после обеда время отводилось на «лекции», каждый имел возможность рассказать что-либо интересное другим.

В тюрьме, как свидетельствует писатель, «человеку не хватает сил скрыть свой истинный характер — притвориться не тем что он есть, в следственной камере тюрьмы, в минутах, часах сутках, неделях, месяцах напряженности, нервности, когда все лишнее, показное слетает с людей как шелуха. И остается истина — созданная не тюрьмой, но тюрьмой проверенная и испытанная. Воля еще не сломленная, не раздавленная, как почти неизбежно бывает».

Тюрьма и лагерь как школа. Как опыт самопознания и познания человека, его сущности. Поиск ответа на вопрос: может ли человек выстоять в экстремальных условиях и остаться человеком? На вопрос о смысле и цене жизни.

Вот, по сути, главная тема, главный сюжет шаламовского жизнеописания, его «Колымских рассказов».

Этот вопрос он не просто обращает к самому себе, но фактически на себе как бы ставит эксперимент. Нетрудно заметить, что многие рассказы Шаламова строятся по принципу «вопрос — ответ», повествование часто тяготеет к своего рода формульности, к интеллектуальным «эссенциям».

«Я понял…», «он понял…», «мы поняли…» — начинающиеся так фразы в большом количестве присутствуют в его произведениях. Сначала задается некий тезис, возникает некое предположение о том, как надо жить и что делать, а затем в рассказе либо следует его подтверждение, либо, напротив, опровержение. Либо весь рассказ как бы нанизывается на некую уже найденную и неопровержимую формулу, иллюстрацией к которой он служит.

«Мы поняли, что жизнь, даже самая плохая, состоит из смены радостей и горя, удач и неудач, и не надо бояться, что неудач больше, чем удач».

Вокруг такого рода духовно-интеллектуальных «эссенций», как вокруг теплового ядра, концентрируется содержание рассказов, организуется их текст.

Эту особенность шаламовской прозы важно отметить с самого начала, так как в ней находит выражение не только основная закономерность его поэтики, о которой нам еще предстоит говорить, но и глубинная «конструкция» его собственного бытия, его экзистенциальное вопрошание о феномене человека.

Итак, достоинство. Совесть. Единство слова и дела.

Вот главные принципы, с которыми Шаламов выходит из тюрьмы в пока еще неведомый ему лагерный мир, не только не поколебленный, но еще более убежденный в их правильности.

Не удивительно, что в первой же ситуации, оскорбившей его чутко настроенное нравственное чувство, Шаламов поступает так, как подсказывает ему совесть.