Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков - страница 32

сборниках, подобно сочинению Одда, имело более легендарный церковный характер, чем чисто исторический, имело в виду более духовное назидание читателя, чем сообщение точных исторических сведений. Саги об Олафе Святом, явившиеся также в XII веке, имели характер совершенно сходный с произведениями двух монахов, сейчас названных.

Первые исторические сочинения, которые может выставить северная литература, суть, очевидно, продукты чисто личного, совершенно индивидуального авторства. Историческая литература севера не имела своим исходным пунктом записывание саг, обращающихся в устном предании, и нет никаких признаков, чтоб история Норвежских королей получила полную закругленную форму первоначально в устном пересказывании и в этой форме была записана. Что касается огромной массы тех сочинений, которые обязаны своим происхождением XIII и XIV векам, то и о них нужно сказать то же самое. Те из них, которые излагают современную историю, ссылаются на непосредственное знание их сочинителей, или на документы, находившиеся в их руках, а также на свидетельства различных названных и не названных поручителей, и ничто не дает права предполагать, что сагосоставитель обязан был этим последним чем-нибудь большим, кроме отдельных сообщений об отдельных фактах, которые он потом соединил в одно целое с тем, что заимствовал из других источников, придав всему угодную ему форму.

Предположение, что ранее Исландцев Ape Фроди, Сэмунда и Одда существовали собственно норвежские писатели, ближе сочувствующие местной народной литературе и положившие начало записыванию готовых сложившихся и цельных саг, — ни на чем не основано. Первый несомненного норвежского происхождения исторический писатель есть монах Теодорик, который между 1176 и 1188 [55] годами написал на латинском языке свое [251] сочинение «de antiquitate regum Norwagiensium». Ho он прямо говорит, что до него никто не принимался еще за норвежскую историю, то есть, очевидно, никто из норвежских уроженцев, ибо на Исландцев сам же Теодорик несколько раз ссылается (См. Maurer, Ueber die Ausdrücke, стр. 690, примеч. 52). Никак не видно также, чтобы в его время в Норвегии существовали такие хранители народного предания, в устах которых вся прошедшая история имела бы вид полных, законченных и определенных рассказов; ибо что заставило бы в таком случае Теодорика обращаться к Исландцам, что /419/ помешало бы ему призвать к себе в келлию таких сказателей — вместо того, чтобы воздавать честь чужестранцам, пренебрегая земляками?

Существовал, конечно, у Норвежцев, и преимущественно Исландцев, обычай рассказывать «саги» о древних и новых, даже о живых героях — особенно при торжественных случаях и при народных собраниях. Но нет причины думать, чтоб это были сейчас же окаменелые по форме и содержанию или художественные рассказы. Один из спутников Гаральда Норвежского, Исландец Гальдор Сноррееон, рассказывал сагу об его путешествиях и походах в доме своего знакомого; другой Исландец Торстейн Фроди потом повествовалотом же пред самим королем Гаральдом (Scripta histor. Island. VI p. 331). Когда король спросил Торстейна, откуда он так хорошо все это знает, то раскатчик отвечал, что он несколько раз год за годом в народных собраниях слушал рассказы об этом именно вышеупомянутого Гальдора Снорресона. Нужно ли представлять, что повествование Торстейна сколько-нибудь похоже было на сагу, которую мы теперь имеем? Об этом и думать нельзя, помимо других оснований, уже потому, что Торстейн об одних странствованиях Гаральда рассказывал целые тринадцать вечеров, а то, что мы теперь об этом имеем, удобно может быть рассказано в один вечер.

Наконец, ни взаимное сходство между сагами и различными их редакциями, ни безымянность многих саг ничего не доказывают относительно зависимости их от устного предания. [252]

Сходство просто объясняется литературным заимствованием, которое так было развито во всех средневековых литературах и которое, как это теперь уже во многих случаях хорошо обнаружено новейшими исследованиями, было в обычаях и северных сагослагателей. Безымянность же многих саг также не представляет чего-нибудь необычайного или неудобообъяснимого. Притом она далеко не есть общее явление; одни саги не имеют названных по имени авторов, а другие, напротив, принадлежат известным лицам.