Ваша С.К. - страница 7

стр.


       Но не успел он и слова вымолвить, как звякнуло распахнутое во втором этаже окно.


       — Федор Алексеевич, не приставайте к мальчику… Я сама вам лично отсыплю замечательного порошка господина Ханса Шварцкопфа, потому как уже целую декаду им пользуюсь. Только не фиалковым, а ромашковым, чтобы супруг мой драгоценный ничего не заподозрил… Но для вас закажу желтковый, чтобы традиции древней не нарушать… Господин химик меня любит, даже на флакончике велел нарисовать черноволосую голову…


       И русский упырь, и трансильванский оборотень, оба стояли с задранными головами, не сводя глаз с прекрасной молодой женщины, вальяжно развалившейся на подоконнике. На ее белоснежной кружевной рубашке чёрные, как смоль, волосы казались ещё чернее, а чёрные глаза на смертельно-бледном лице хитро блестели, и такие же чёрные тонкие брови были коварно изогнуты.


       Федор Алексеевич поклонился в пояс, а трансильванец, хоть и не был представлен, тоже выказал почтение незнакомке легким поклоном.


       — Князь просил передать… — начал было секретарь, но его тут же перебили:


       — Знаю, знаю… Не глухая… Сейчас в домашнее переоденусь и спущусь. А ты смотри, Федор Алексеич, не смей тащить дочь в дом раньше рассвета… Если позабыл вдруг за своими волосами, то напомню: у нас народная нелюбовь к немцам…


       — Мы — трансильванцы, — поклонился еще раз господин Грабан.


       — Тем более! Можете Федьку расспросить, какого оно на колу-то сидеть… В общем-то ему, кажется, понравилось… — и княгиня со смехом спрыгнула с окна обратно в свою спальню.


       Оборотень смущенно взглянул на упыря, а тот вдруг отдернул руку от белесой косы, хвост которой все еще удерживал в своих тонких пальцах, заметив, что те, как обычно, испачканы в чернилах.


       — Я… — принялся робко выговаривать русские слова трансильванец. — Могу отсыпать вам своего фиалкового порошка. Только он в наших номерах. Вот…


       Затянутой в белую перчатку рукой трансильванец протянул княжескому секретарю визитку:


       — Это гостиница, в которой мы с графом остановились.


       Федор Алексеевич улыбнулся и произнес совсем тихо:


       — Я знаю, где вы остановились. К тому же, сегодня вы явно задневуете у нас…


       — Мы с графом собирались прогуляться, — белокурый оборотень нервным движением вытащил из второго кармана новенькую карту и принялся расправлять ее на колонне. — Вот, до Никольского кладбища…


       — Да не верьте вы в эти туристические места! — облокотился на колонну Федор Алексеевич, приминая плечом край карты. — В Петербурге даже мертвый может найти более живое развлечение. Тем более до понедельника осталось так немного. И потом сегодня вряд ли ваш граф будет в состоянии прогуляться по нашему славному городу… Князь приглашает и вас тоже выпить с ним за знакомство.


       — Простите, но мы с графом не пьем, — робко отозвался оборотень. — Вообще не пьем.


       — Ну это вы с графом не пьете, — рассмеялся Федор Алексеевич в голос, — а с князем будете. Да что вы переживаете, право… Успеете достопримечательности посмотреть! И сдалась вам эта Лавра — вы что, с духовенством о Боге решили поговорить…


       — Да это все Его Сиятельство, — вздохнул господин Грабан. — Ища Грааль, граф наткнулся на какую-то веселую книгу, где говорилось, что бог умер… Теперь он ищет доказательства этому, ибо доводы, приведенные в книге, не совсем удовлетворили его пытливый ум. В своих поисках он идет от обратного — пытается доказать священникам, что бог их умер, чтобы те доказали ему, что тот жив…


       Федор Алексеевич вновь расхохотался, и молодой трансильванец даже прикусил от обиды губу, ведь он-то пытался подобрать в своем русском словарном запасе самые научные слова, чтобы не прослыть деревенским юнцом, да и не выставить посмешищем своего господина.


       — И ваш граф серьезно собрался об этом говорить с русскими монахами? — продолжал хохотать секретарь князя Мирослава. — Нет, нет… Отговорите его от этого неразумного шага, потому как те спорить не станут. Более того, монахи будут так рьяно соглашаться с вашим графом в том, что бог умер, что тот снова в бога уверует, если Ницше своей «Веселой наукой» все же сумел подорвать в нем веру! Но скука там у них в Лавре, уж поверьте мне, смертная. Еще большая, чем у нас тут… Как песнопения затянут, сразу хочется молебен услышать… Ваш граф случаем не поет?