Вашингтонская история - страница 6

«Боже мой, — вздохнула про себя Фейс. — Ведь он может быть таким славным, когда захочет, — почему же каждый вечер кончается вот так?» Она вдруг почувствовала себя усталой и беспомощной. Потом ей пришло в голову, что это, пожалуй, даже к лучшему — по крайней мере не придется вступать с ним в объяснения, доказывать, почему она вернулась поздно, и выслушивать его недоверчивые и грубые слова.

Фейс вгляделась в мужа. Одна рука его была закинута на кофейный столик, где стояла пустая бутылка из-под виски. Воротник белой рубашки был расстегнут, летний галстук в полосках неярких тонов сбился набок. Но даже сейчас, пьяный, храпящий, Тэчер все-таки был красив и чем-то привлекателен. И даже сейчас она чувствовала, что ее былая влюбленность еще не совсем прошла.

Его светлые волнистые волосы были взлохмачены, словно ее же рука любовно растрепала их, лаская. Брови и длинные ресницы — гораздо темнее волос, нос тонкий, с изящной горбинкой. Тэчер считал, что в лице его есть нечто аристократическое, но теперь сквозь тонкие черты проступали признаки порочной натуры. Рот, если всмотреться, поражал своей чувственностью, а в том ракурсе, в котором видела его сейчас Фейс, очертания губ казались слишком женственными. «Да, рот у него вялый, капризный, — с удивлением подумала Фейс, — пожалуй, это самое неудачное в его лице». Она вспомнила, что влюбилась прежде всего в его глаза, — ясные, темно-синие, с множеством озорных искорок. Когда она впервые встретилась с Тэчером, в его глазах сияла такая жизнерадостность! А теперь по утрам она так часто видела их совсем другими — мутными, красными с похмелья, хмурыми и полными отвращения к самому себе и к ней.

Когда кончилась война и он демобилизовался из флота, много месяцев прошло, прежде чем Фейс осознала, что в сущности состоит сиделкой при алкоголике. Если она пыталась уговаривать его пить поменьше или удержать от выпивки, он сопротивлялся с тупым упорством и нескрываемой ненавистью. Но в трезвые промежутки он цеплялся за нее, как ребенок за мать, словно в ней одной видел свое спасение. Он требовал от нее безраздельного внимания, безраздельной преданности. По-видимому, он хотел завладеть ею целиком, так, чтобы в душе ее не оставалось места даже для ребенка, И тогда же снова начала проявляться та мучительная ревность, которая сквозила в его письмах с фронта. Казалось, он отчаянно боялся потерять жену; и в то же время странное противоречивое чувство заставляло его толкать ее на неверность и даже развод.

Вот так протекала их жизнь. Когда Фейс не бывало дома, Тэчер пил, чтобы как можно скорее оглушить себя, и часто, приходя после вечерней работы, она заставала его в пьяном полубесчувствии. Иногда он ждал ее в тупом отчаянии, а порой устраивал ей бурные сцены.

Фейс по опыту знала, что, если Тэчер заснул, лучше его не будить; она беспокойно прошлась по комнате, гася по пути все лампы, кроме стоявшего у рояля торшера. На рояле в мягкой полутьме белел маленький мраморный бюст Моцарта — один из немногих подарков Тэчера, если не считать тряпок, духов и украшений. Он привез этот бюст из Лондона — в память о своем первом долгом отпуске. Он знал, что Фейс это доставит удовольствие — в то время она увлекалась Моцартом и только потом стала предпочитать ему Бетховена. Бюст был австрийской работы и каким-то образом попал в Англию; Тэчер купил его во время постоянных скитаний по антикварным магазинам в поисках дуэльных пистолетов, которые он коллекционировал со страстью.

Движимая каким-то смутным порывом, Фейс взяла в руки бюст и, поднеся к свету, стала рассматривать. «Какая прелесть!» — подумала она. Для нее этот мраморный бюст как бы олицетворял все лучшее, что было в Тэчере. Тут сказалась его любовь к прекрасному. Изображение Моцарта было как бы символом лучших дней их жизни — оно напоминало о восторженной радости, испытанной на концертах, о беззаботном смехе, о крепко переплетенных пальцах и ненасытных поцелуях. А самое главное, оно напоминало о том, что могло быть: о постоянном душевном проникновении и прочном счастье. «Как много утрачено и как много не сбылось совсем», — тоскливо подумала Фейс.