Василий Каменский. Проза поэта - страница 23
Гроза ночная
Грохочущим рокотом раскатывались громадные громы грозной грозы.
Грррррррррр.
Барабанным боем барабанило небо костлявыми скелетными руками молний.
Грррррррррр.
Дробной дрожью дрожали обрывы беременных берегов.
Грррррррррр.
Волга стонала в бушующих гривах бешеных волн.
Хлесть-в-хлесть!
Хлесть-в-расхлесть!
Хпесть-в-перехлесть!
Шорохом шумным шептали испуганные деревья, качая склоненными вершинами:
— Ш-ш-ш-ш… так по всей земле нашей гроза шагает.
— Ш-ш-ш-ш… так по всей земле от Белого моря до Черного.
— Ш-ш-ш-ш… так по всей земле от Сибири до Киева.
А гром как рявкнет:
— Чего шепчетесь, старухи, ведьмы!
Грррррррррр.
— Ой, батюшко, не тронь, не греми, не грози, не рычи.
— Ш-ш-ш-ш… так по всей земле… так по всей земле…
— И все — нипочем. Все — не надо. Все — не то. Все — не тут. Все — не эдак. Все — конец мира. Все — сызнова. Все — на иной лад.
— Эх, матушка, эх, кормилица, эх, растрепалась, замаялась под вихрем разгайным.
— Чур-чур-чур-чур.
— Ой-ой-ой! Береги башку! Темень ярая!
— Держись за уши! Свалит вихорь.
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш.
— Ох, а ночь-то. Ну, и страшенная. Ой-ой!
— Цивь-тью-циннь, — резнула молния по черному брюху.
— Гррр-ахх-гррр!
— Урррррррр, — урчало в долинах.
— Хлессс-балмм-лнай-хлессс, — хлестались хлестко о берег волны.
Разволновалась, разгулялась Волга вольная, размоталась разгайная, буйная.
Ббух! Треснулось дерево высоченное.
Обруснуло кого-то. Только спискнуло. Беда.
С корнем выворотило.
С горы камень оборвался. Бухнул в воду.
Шатануло утес.
Шарахнуло в гриву боровую.
— Шибануло в лоб — мась его яры!
— Ишь ты, леший, ишь ты, окаянный!
— Чур меня! Чур меня! Чур меня!
— Держусь емко за пень! Пронесет.
— Тише, сердешная.
— Цивь-тью-циннь.
Полоснула молния острым ножом.
— Гррр-ахх-аххгррр, — грянул гром раскатным кистенем.
А вихорь рвал, гнул, стонал. А Волга бурлила, пласталась. А горы гудели, мотали верхами. Дождь лил набегами-ливнями.
— Кто где! Ой-ой!
— Сгинула. Звякнула чушкой. Ведьма!
— Ярмы-ярмы-вый-вью-ю.
— Ох и вертит!
— Забарахтался! Засопел!
Фрол обходил дозорных:
— Эй вы, чугунники, дозорные, все ли целы, все ли на местах?
— А что нам, лешим, будет, — отзывались с деревьев чугунники, — не привыкать зверовать, раз в гости к боярам поехали. Нам эта гроза матерью приходится, а на соснах сидеть сытно, — знай орехи жрем, — ужо у бояр на пирах слаще накормимся.
— У-у-у-ух! Ух-ух!
Ухала погода, выла мокрым подолом, хваталась за что попадет, моталась.
Степан сидел на дубу у обрыва и следил, и прислушивался, и молчал.
Васька Ус ползал на брюхе, урчал, шарил, искал Степана.
— Ай, Степан, леший! Фролка, где атаман?
— Цивь-тью-циннь.
Свистнула синяя молния и осветила Ваську Уса. Прищурился Васька.
Да как заорет свое зачурание:
— Чтоб те да царь в рот!
— Васька, Васька! Окаянный!
А Васька убежал на четвереньках и зарылся в подземелье.
Цивь-тью-циннь! — еще разом опоясала молния.
Степан слез с дуба и подгарабался к обрыву.
Каждая молния зажигала долину синезвездным пламенем.
Творилось чудесное.
Виделось Степану видение дивное — сон снился.
Будто перед ним перворайский сад с деревьями до неба.
А вся страна кругом — Персия.
Будто яркопестрые, изгибные птицы качаются на плодоспелых ветвях и ломко кричат песнями о любви.
Будто ходит по траве в изумрудных на ногах браслетах царевна персидская.
Будто Степана ждет не дождется. Все смотрит в дальнюю сторону. Ждет. В томлении руки лебединые заламывает. Поет свою девичью о суженом. Ждет.
Вся — как густое пахучее вино у губ.
И будто вся — для Степана.
— Ой-ой-ой. Ну, чтоб.
Чуть не свалился Степан под обрыв, как очнулся.
— А где эта Персия?
Истошно загорланил атаман:
— Васька-а-а-а!
На четвереньках мокрехонький подобрался Васька Ус:
— Гоню, гоню, атаман. Как жук, ползу.
Степан метался:
— Эх, Васька Ус, помощничек мой. Садись на меня верхом, да поори во всю глотку, опомниться надо мне, очухаться. Задумал я дело великое, океанское, взбудоражное. Вплоть до самой Персии. И вот, поверить хочу, Разожги мою голову еще жарче, раскачай мою волю еще шибче! Ну! Горлань, верещи, помогай! На то гроза с нами.