Василий Темный - страница 8

Закрыв деревянную, обтянутую кожей крышку книги и защелкнув серебряную застежку, владыка опустился в кресло.

Сил не было и мысли роились. А они о суетности жизни, о тщеславии и алчности.

– Господи, – шепчет Фотий, – Ты даруешь человеку дыхание, Ты наделяешь его разумом, так отчего забывчива память человека?

Восковая свеча в серебряном подставце заколебалась, и владыка, послюнив пальцы, поправил огонек. Прислушался. Тихо. И даже снежная пороша не стучит в италийские стекольца. Видать, погода налаживается.

Поднялся, направился в опочивальню.

Был вечер, когда тревожно заплакали по Москве колокола. Жизнь покинула великого князя Василия Дмитриевича.

На московский стол волею отца взошел сын его Василий Васильевич. И хоть юн он был годами, но никто воле покойного не перечил. Пройдет время, наберется он мудрости государственной.

В Успенском соборе митрополит Фотий бояр к присяге приводил, люд к крестоцелованию. А князю Стриге-Оболенскому велел в Звенигород поторопиться, чтоб Юрий Дмитриевич в Москву поспешал присягнуть великому князю Василию Васильевичу.

Стрига-Оболенский к звенигородским хоромам князя Юрия подкатил ранним утром. Был март, и рыхлый снег проваливался под копытами. Застучали барк, и крытая санная колымага остановилась.

Засуетилась, забегала дворня. В палатах всполошились. Князь Юрий к гонцу выбрался, едва тот порог переступил.

– Почто князь Иван челядь всколготил, аль стряслось что? – спросил Юрий, зевая.

– Беда, князь Юрий Дмитриевич, скончался великий князь, и на княжение великое московское волею покойного сел Василий Васильевич.

Отшатнулся Юрий, глаза прикрыл, а Стрига-Оболенский продолжил:

– Владыка велел поспешать, дабы великому князю Василию Васильевичу крест целовать.

Князь Юрий Дмитриевич зашелся в гневе.

– Почто пустое плетешь, князь Иван? Как смеют бояре и люд московский присягать младшему рода Рюриковичей, коли есть я, старший, и мне стол наследовать? О том, князь Иван, и передай владыке… Не поеду я в Москву, в Галич удалюсь. Слышал, князь Иван, в Галич с дружиной отъеду. И сыновьям своим Дмитрию и Василию не велю присягать. Молод еще сын Василия Дмитриевича. Пусть владыка беззаконий не чинит, аль запамятовал, что я жив?

Не успел Стрига-Оболенский из Звенигорода отъехать, как забегали, засуетились в княжьих хоромах, гридни в дорогу коней седлали, и едва солнце в зенит поднялось, как княжья колымага в сопровождении обоза и дружины покинула город.

Потянулся поезд на Галич. Откинув шторку колымаги, Юрий Дмитриевич хмуро поглядывал на отступавшие перелески, на оставшиеся позади домишки и избы Звенигорода. Лес под снегом темнел мрачно, и также мрачно было на душе князя.

С давних дет заведено было в роду Рюриковичей передавать стол от старшего к старшему. Александр Ярославич Невский на великое княжение сажал Дмитрия, Даниил Александрович Юрия Даниловича. А не так ли Любечский съезд приговорил, каждый князь владей вотчиной своей и только в Киеве сидеть старшему рода.

Санная колымага переваливалась на разбитой заснеженной дороге, скрипела и плакала, готовая развалиться от ветхости.

Князь Юрий на брата Василия в обиде. Когда наезжал в последний раз в Москву, Василий был еще в добром здравии и ни о каком наследовании речи не вел и на Думе боярской об этом не заговаривал. Да Юрий и в мысли не держал, что великий князь решится власть передать малолетнему.

Ездовые поворотили колымагу на галичскую дорогу, и в оконце князь Юрий увидел, как по двое рысили гридни. Следом за княжьей колымагой и дружиной тянулся обоз, груженный всяким скарбом.

Покидая Звенигород, Юрий Дмитриевич наказал дворне, чтоб собрали в дорогу и хворую княгиню. Подумал, что она переезд перенесет.

Сырой ветер дунул в оконце колымаги. Поежился Юрий, прикрыл шторку. Захотелось покоя и тепла. Сейчас бы в Звенигород, в хоромы, где печи горят, березовые дрова постреливают… Почто в свару за великий стол я втянулся? Не отступиться ли, пусть племянник на столе великокняжьем сидит. Повернуть бы поезд на Москву, митрополиту повиниться, присягу принять. К чему раздоры?

От такой мысли и на душе легче сделалось. Вдруг вспомнил довольный лик князя Стриги-Оболенского, когда тот говорил, владыка ждет присяги.