Васильковый венок - страница 19

Кланькин домишко слепо смотрел на улицу темными глазницами окон. Николай не сразу открыл калитку. Она, как всякая деревенская дверь, имела свой секрет, хоть и была расшатана и едва держалась на двух веревочных петлях. Такой же сомнительной прочности было и скрипучее крыльцо. Как только Николай ступил на него, под ногами треснула не то доска, не то палка, подсунутая между ступенями для крепости.

«Как дома», — мимоходом подумал Николай. И так же, как домой, бесстрастно и равнодушно постучал в дверь, потом еще раз погромче и вдруг испугался: сейчас он увидит принаряженную и истомившуюся ожиданием Кланьку...

В избе что-то стукнуло, загремел и покатился по полу чайник, вспыхнул свет. Из-за двери послышался сердитый голос Кланьки:

— Ах же ты, пакостник! Я ему в шутку, а он, гляди-ка, явился, ясен месяц. Ну, погоди...

Распахнулась дверь, и на пороге встала заспанная Кланька в нижней рубашке и с ухватом в руках.

Николай не раз уже видел ее мысленно вот такой — раздетой, с полными загорелыми руками, с высокой грудью — и, может, поэтому так не ко времени потянулся к ней. Но увесистый ухват угрожающе повис над ним, и Николай попятился назад.

Узнав его, Кланька сдавленно ойкнула и, сразу охрипнув, сказала:

— Чего же ты, Коля...

Она выронила ухват и, прикрыв грудь скрещенными руками, стала отступать в глубь избы.

— Иди же, ты, ну, иди...

Николай не знал, куда ему идти: в избу или на улицу — и растерянно пятился от дверей, пока не скатился с крыльца, поломав еще один порожек. «А крыльцо-то надо бы починить»,— подумал он, а потом долго вспоминал: сказал это про себя или вслух. Ему очень хотелось, чтобы вслух и чтобы обязательно услышала Кланька.

На сеновале было темно. И Николай долго искал мягкое сено. Он натаскал его в один угол, накрыл старым тулупом. Потом не торопясь разделся, лег и, как некогда в покосном шалашике, ощутил запах сена, и, как тогда, на смену тревожному смятению пришла уверенность, что все у него впереди и еще сбудется что-то необыкновенно хорошее...

Уральская осень как хворостяной костерок, отгорает быстро. Едва запламенеют березы и осины, дохнёт с севера холодом, ударят листобойные дожди. А там уже жди заморозков и первого снега. Но на этот раз осень нарушила все запреты и сроки

Еще в самом разгаре было бабье лето, когда слабенький сиверок разыгрался в холодный ветер, и бесповоротная осенняя непогодь застала меня на перепутье возле хутора.

От ближней избы наносило дымом и банным духом. Я уже хотел было зайти в этот дом, чтобы отдохнуть, поесть, а если угодить на сговорчивого хозяина, то и попариться в бане. Но низкие тучи и морось не оставляли никакого сомнения, что ныиче у меня эта охота последняя и вряд ли еще выпадет до весны какая-нибудь оказия, чтобы передать леснику Петрухе радостную весть: я нашел ему подходящего приемыша.

Дорога в лесную сторожку круто забирала вправо от хутора. Я свернул на нее и, еще сомневаясь, так ли бесповоротно ненастье, спустился в лог, прыжком одолел неширокую речку и только в лесу отрешился от заманчивых соблазнов завернуть в хутор.

Лесная сутемень и тревожный шорох деревьев будто окончательно закрыли мне дорогу обратно. И теперь я, как любой путник, думал о цели своего нелегкого путешествия и о Петрухе, заново перебирая в памяти свое знакомство с ним и все, что я знал и слышал о нем с того самого дня, как появился он в этих краях.

В разгар прошлой осени — по здешним местам в самые гиблые времена — пришел он в Дубовское лесничество и определился в лесники дальнего и запущенного обхода. Дорогу туда указывали только шаткие мостовины прогнивших гатей, и никто не отваживался ходить по ней без особой нужды. А в осеннюю пору дождей и вовсе заплывала она прелой болотной водой. Но Петруха как-то одолел топи и заступил на службу задолго до санного первопутка.

На берегу бойкого ручейка, около старого дуплистого вяза, срубил он избу на два окна, поставил жиденькую изгородь и на этом закончил обзаведение хозяйством.

Забытый своим начальством и жителями окрестных деревень, которым не было никакой надобности ходить в таежную глушь, перезимовал Петруха безвестно, никого не тревожа.