Вдоль горячего асфальта - страница 19
Дядя Андрей стоит у окна, смотрит и называет «кажется, курсистку» моя Вероника потому, что Вероника — красивое имя, а дядя Андрей одинок. «У дедушки — бабушка, у папы — мама, у Машутки — Фрося, а дядя Андрей одинок».
Между Машуткиным домом и домом Вероники — Каретный зал, но это не зал, а пустырь, потому что кареты в залах не стоят, а в каретах ездят. Ну, что вы! Конечно, не Золушкины сестры, — кареты сдаются напрокат женихам и невестам, венчающимся в верхней и в нижней церкви.
Папа ожидает вопрос: «А почему венчаются», но Машутку интересует другое.
— А если сдают напрокат кареты, почему дядя Андрей не может взять напрокат рояль и играть на рояле дома?
— Потому что, — конфузится Андрей, — я студент, а студенту прокатиться на рояле трудно.
— А папа может прокатиться?
Тут конфузится папа и удаляется с мамой на совещание.
— Да, да, да, — одобряет мама, — я давно хотела попросить тебя… — и на другой день отправляется в магазин музыкальных инструментов господина Стрелитца и берет напрокат не «Блютнер», но все-таки солидный инструмент.
Рояль привозят, вносят на лямках, как и полагается вносить рояли, и ставят в столовой; и когда рабочие уходят, дядя Андрей подымает крышку и кладет голову на клавиши.
Машутке кажется: он целует клавиши.
А зачем?
Сидя за роялем, дядя Андрей исписал горы нотной бумаги.
«Все лу-на, все лу-на, и в доли-нах она, и на сопках лу-на»… Чудесно!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«И фан-за, и лу-на, в гао-ля-не лу-на…» Опять — Бетховен!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Все лу-на, все луна, луна, луна, луна…» Сегодня достаточно!
Дядя Андрей решил навести порядок в кунсткамере, засунул в шкаф маньчжурские сувениры, а морской бинокль не поместился — пришлось оставить его в столовой на подоконнике, — морской бинокль и оказался всему виной.
Дядя Андрей глядел в бинокль на свою Веронику, пока его сердце не разбилось.
— Я отравлюсь, — сказал он бабушке, — достаньте мне цианистого калия.
— Хорошо, только не принимай большой дозы — не отравишься, — успокаивала бабушка. Она издевалась над всем святым.
Зато мама Варя была святая — так сказал сам дядя Андрей. Она нашла случай по-соседски пригласить Веронику, оказавшуюся Линой, к себе, потом вместе с дядей Андреем отдала визит, а там пошло и пошло, и дяде Андрею уже не надо было глядеть в бинокль — в морской бинокль теперь глядела Фрося.
Лина сидела на стуле, Андрей на скамеечке. Он гладил Линины руки, а Лина сверху вниз смотрела на Андрея стальными глазами.
Фрося не слышала слов, но Лина, наклонясь к Андрею, говорила:
— Что вы понимаете в жизни, мой солдатик, мой юнга, мой музыкантик?.. Кларнет или корнет не устраивают меня… — Так и сказала: не устраивают.
Андрей выпустил Линины руки, а Лина продолжала:
— Почему бы вам не стать инженером?
Андрей поднялся со скамеечки:
— Сделайте голубые глаза, Лина!
— Чего не умею, того не умею… Поступайте, как вам угодно.
Андрей вышел, а Фрося быстро поставила бинокль на подоконник и минуты через три отворила дяде Андрею дверь.
Он совсем потерял голову, оттого что в таких случаях так и бывает.
Папа мог ответить на любой вопрос, но для того, чтобы обдумать ответ, начинал издалека.
Общество, то есть Машутка, бабушка, мама, папа и потерявший голову дядя Андрей, собралось за вечерним чаем.
Дедушка накрошил яблоко в «пей другую» свою купель и, покинув обеденный стол, устроился позади папы на диване — так дедушкиной спине было удобнее.
Бабушка разливала чай.
Андрей набивал папиросы. Голова его была при нем и вместе с тем неизвестно где.
Папа только и ждал трудный Машуткин вопрос, и действительно, очень скоро Машутка задала не такой уж простой вопрос — делают ли сахар из бумаги.
— Друг мой, — начал папа. — Наш город — сахарная столица потому, что пятьдесят процентов, половина сахаропесочных и сахарорафинадных заводов расположены в трех губерниях нашего края, и потому также, что у нас в городе — едва ли не все конторы и представительства свеклосахарных наших заводов.