Вдребезги - страница 12

Ами снова взяла мою шляпу и принялась внимательно ее рассматривать:

— Почему… почему ты так со мной разговариваешь? Разве не понятно: я хочу покончить с этой историей. Почему я не могу работать и зарабатывать деньги, как все остальные?

— Ах, вот оно что, — прервал я ее. — В том-то и дело, что ты не можешь работать и зарабатывать деньги, как другие. Тебе это не подходит. Это… это испортит твои ручки, дорогая Амишка, и не смотри так печально: извини, ты годишься для тысячи других занятий — но только не для работы.

В обычной ситуации после таких слов Ами бы непременно швырнула чем-нибудь мне в голову. Но она расплакалась. Господи, как часто она плакала и как это всегда некстати! Возможно, мне стоило для начала получше расспросить ее — это явно была одна из ее обычных причуд, с которыми надлежало обращаться осторожно. Может быть, мне и впрямь следовало проявить больше предупредительности? Вдруг ей нужны деньги? Но в последние дни Ами была такой непредсказуемой, что я просто не решался задать этот вопрос.

Ами сидела передо мной на стуле, предназначенном для солидных дородных коммерсантов, и сморкалась в платочек, который был слишком надушен, чтобы утирать им слезы. Одной рукой она сжимала мою шляпу, опущенным полям которой явно угрожало стать поднятыми. Вот только развяжусь с этим делом и куплю себе новую. Эта стоила сто сорок марок в «Стокмане». Или столько стоила шляпа господина, которого я повстречал той ночью? Но откуда мне знать, сколько стоила его шляпа? Конечно, у него была точно такая же! А вдруг это ее сейчас сжимает в руках Ами? Ну, нет, как бы, черт побери, его шляпа оказалась здесь? (На всякий случай я покосился на вешалку у двери — она была пуста.) Ясное дело, это моя шляпа, и Ами сейчас ее окончательно изуродует. Но тот мужчина… мои мысли снова улетели далеко от забот и огорчений Ами, но, встретив сопротивление, вынуждены были вернуться назад к шляпе и завертелись вокруг нее во все убыстряющемся темпе.

Странно: всякий раз, когда я пытаюсь перенестись в те дни перед смертью Ами, лучше всего это получается, если начинать с той самой шляпы, которая, промелькнув мимо однажды ночью, до сих пор не оставляет меня в покое. Трудно объяснить, почему столь незначительное, полустертое летними сумерками происшествие, которому я не придал поначалу никакого значения, так упорно и настойчиво врезалось в мою память. Вероятно, отчасти это связано с тем, что я вскоре утратил власть над Ами, и, значит, в тот день она в последний раз могла обвести меня вокруг пальца. Но не думаю, что это объяснение исчерпывающее. Скорее, я придумал его позже, поэтому оно не способно объяснить, отчего спустя несколько часов после этой встречи я вдруг почувствовал, что одержим некой навязчивой идеей, и принялся изводить себя, а из-за своей подозрительности и Ами тоже. С другой стороны, не стану отрицать, что упомянутая навязчивая идея весьма пригодилась мне для написания этой книги.

Случается, вечерами Ами пребывает в дурном настроении, ее лицо на фотографии приобретает недовольное равнодушное выражение, и тогда у меня перо валится из рук, и я не смог бы написать ни слова, если бы не память об этой злосчастной шляпе. Стоит мне (пусть и неохотно, поскольку это прежде всего вызывает во мне беспокойство и подавленность) представить Ами четко и ясно, и я сразу вижу перед собой душную летнюю улицу и большой застывший пятиэтажный дом с мертвыми окнами. Потом в сознании возникают акустические воспоминания: звуки шагов, которые торопливо и мягко отдавались на тротуаре (у него наверняка были резиновые набойки на каблуках) и вдруг затихали на перекрестке. И если я ныне все же задерживаюсь на миг на этом воспоминании и, преодолев чувство страха, которое, стоит мне слишком увлечься, неизменно хватает меня за горло, позволяю прошлому заполнить мои мысли, то в моем сознании образуется некая брешь и я могу беспрепятственно бродить среди событий того лета. Мне достаточно наклониться и поднять с земли тот или иной случай, чтобы почувствовать, как он трепещет в моих руках, а потом, пусть и против воли, послушно ложится на страницу этой книги. Но, как уже говорилось, я делаю это весьма неохотно, поскольку возвращение в прошлое всегда связано с множеством неприятных ассоциаций и мыслей, они мучают меня по ночам, не давая заснуть, и даже во сне не оставляют меня в покое. Тогда я просыпаюсь слишком поздно, и мне приходится одеваться второпях, чтобы поспеть в консульство и завершить дела. Но пока я одеваюсь, во мне бродят неясные воспоминания о снах прошедшей ночи, и забываются они лишь во время работы, которую я в такие дни выполняю с особой тщательностью — словно ради самозащиты.