Вечера с мистером Муллинером - страница 38

Что, собственно, мешает ему, спросил он себя, припрятать карточку, заграбастать ягоды и преподнести их благородной девице со скромным поклоном от мистера Муллинера, эсквайра? Да абсолютно ни-че-го, ответил он себе. План первый сорт, наглядно демонстрирующий, что способны сотворить три мартини средней сухости.

Мервин весь дрожал от радости и торжества. Стоя в холле, он ощутил, что все-таки провидение существует и приглядывает за тем, чтобы верх в конце концов оставался за хорошими людьми. И восторг его был так велик, что он не выдержал и разразился песней. Но не успел он продвинуться за первую высокую ноту, как Клариса Моллеби вновь подала голос сверху:

– Прекрати!

– Что ты сказала? – спросил Мервин.

– Я сказала: прекрати! Внизу кошка с головной болью пытается уснуть.

– Послушай, – сказал Мервин, – ты еще долго?

– Что – долго?

– Будешь одеваться? Я хочу тебе кое-что показать.

– Что?

– Да так, пустячок, – небрежно ответил Мервин. – Просто несколько отборных клубничин.

– Эк! – сказала девица. – Неужели ты и правда их достал?

– Еще бы! – подтвердил Мервин. – Я же обещал!

– Спущусь через минутку, – сообщила она.

Ну, вы же знаете девушек. Минутка растянулась на пять минут, а пять минут на четверть часа, и Мервин совершил обход гостиной, и посмотрел на фотографию покойного родителя, и взял альбом с видами Италии, и открыл индийскую лирику на сорок третьей странице, и снова закрыл, и взял с дивана подушку, и снова отполировал ботинки, и снова почистил шляпу, а ее все не было.

И вот, чтобы как-нибудь скоротать время, он некоторое время разглядывал клубнику.

Взятые как просто клубничины, сообщил он мне, ягоды производили впечатление довольно жалкое, если не сказать убогое. Нездоровый бело-розовый цвет наталкивал на мысль, будто они только что перенесли долгую болезнь, требовавшую обильных кровопусканий с помощью пиявок.

– Выглядят они паршиво, – сказал себе Мервин.

Конечно, значения это не имело – ведь девица просто потребовала, чтобы он снабдил ее клубникой, а отрицать, что это клубника, не рискнул бы никто. Пусть третьего сорта, но тем не менее подлинные клубничины, и этот факт опровержению не подлежал.

И все-таки ему было больно разочаровывать бедную девочку.

– А есть ли у них хоть какой-то вкус? – спросил себя Мервин.

Ну, у первой не было никакого. Как и у второй. Третья оказалась чуть душистее, а четвертая так и вовсе сочной. Самой лучшей, как ни странно, оказалась последняя в корзиночке.

Он как раз доедал ее, когда в гостиную вбежала Клариса Моллеби.

Ну, Мервин, разумеется, попытался выйти с честью из положения, но его усилия остались втуне. Собственно, сообщил он мне, ему не удалось продвинуться дальше первого «послушай!..». И все завершилось тем, что девица вышвырнула его вон в зимние сумерки, не дав ему даже шанса забрать свою шляпу.

И у него не хватило мужества вернуться за шляпой попозже, так как Клариса Моллеби недвусмысленно предупредила, что, если он посмеет еще раз сунуть свою безобразную рожу к ней в дом, дворецкому приказано пристукнуть его и освежевать заживо, причем дворецкий ждет этого не дождется, так как Мервин ему никогда не нравился.

Вот так. Все это было большим ударом для сына моего кузена, поскольку он считает – и, на мой взгляд, справедливо, – что его странствования окончились полным фиаско. Тем не менее, на мой взгляд, мы должны отдать ему должное за обладание тем былым рыцарским духом благородства, о котором упомянул недавно наш друг.

У него были наилучшие намерения. Он сделал, что мог. А большего нельзя требовать даже от Муллинера.

В старинной исторической школе для мальчиков, расположенной в одной-двух милях от «Отдыха удильщика», сменился директор, и наше небольшое общество в зале этого уютного заведения обсуждало указанное событие.

Поседелый Темный Эль разволновался.

– Бенджер! – воскликнул он. – Назначить Бенджера директором! Ну и учудили же!

– У него прекрасная репутация.

– Да. Но черт побери, он учился со мной в одном классе!

– Со временем даже и такое забывается, – поторопились мы его успокоить.

Темный Эль сказал, что мы ничего не поняли, а суть в том, что он прекрасно помнит малолетнего Грязнулю Бенджера в итонском воротничке, заляпанном джемом, когда математик снимал с него стружку за то, что он принес в класс белых мышей.