Вечера с мистером Муллинером - страница 58

– Боюсь, он вряд ли отвечает требованиям данного случая, – сказал он, – лучше полностью предоставить это дело мне.

– Вы сказали: еще тартинок, сэр? – спросил Бленкинсоп.

– Не хочу показаться нескромным, – сказал Орландо Уозерспун, – но у меня очень большой опыт. Несколько раз комитет выносил мне официальную благодарность.

– Так что, деточка, – ласково сказала леди Бизли-Бизли, – будет много лучше…

– Поджаренный хлеб, глазированные кексы, безе? – спросил Бленкинсоп.

– …предоставить действовать мистеру Уозерспуну. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Я чувствую то же самое. Но даже в наши дни, деточка, женщине следует держаться на заднем плане и…

– Ну хорошо, – мрачно сказала Марселла.

Леди Бизли-Бизли заключила девушку в объятия и через ее плечо ободряюще кивнула Орландо Уозерспуну.

– Пожалуйста, приступайте, мистер Уозерспун, – сказала она.

Орландо Уозерспун поклонился с надлежащими словами благодарности. Он повернулся – и только-только успел заметить, как Юстес исчезает за окном.

Дело в том, что, пока они дружески беседовали, Юстес почувствовал нарастающее влечение к этому окну – открытому окну. Оно, казалось, манило его. И, порхнув мимо Бленкинсопа, который в некотором ошеломлении предлагал уже нечто вовсе не потребное, вроде кресс-салата и фруктового ассорти, он бросился в бездну и, удачно приземлившись на обе ноги, помчался навстречу безграничным далям с быстротой, которая не оставляла желать ничего лучшего.

В тот же вечер, закутавшись в длинный плащ и изменив свою внешность при помощи приклеенных усов, он явился ко мне и нетерпеливо потребовал билет до Швейцарии, куда и прибыл несколько дней спустя. С тех пор он ревностно, с неугасимой энергией исполняет свои обязанности.

И столь успешно, что в письме, которое я прочитал на ваших глазах, он известил меня о получении им ордена Алого Эдельвейса третьей степени (скрещенные часы с кукушкой), дающего награжденному право разражаться йодлями в присутствии вице-президента. Большая честь для столь молодого человека.

Безмятежную тишину, окутывавшую залу «Отдыха удильщика», внезапно нарушило хлюпанье, явно исторгнутое у страдающей души.

И, посмотрев в направлении этого звука, мы узрели, как мисс Постлетуэйт, наша чувствительная буфетчица, утирает глаза кухонным полотенцем.

– Извините, что побеспокоила, – сказала мисс Постлетуэйт в ответ на наши встревоженные взгляды, – но он как раз уплыл в Индию, а ее оставил стоять с крепко сжатыми губами и сухими глазами перед залитым лунным светом старинным домом. А ее песик подполз к ней и лизнул ей пальцы, будто все понимает и сочувствует ей.

Мы растерянно уставились друг на друга. И только мистер Муллинер, с обычной своей проницательностью, тотчас проник в суть тайны.

– А-а! – сказал мистер Муллинер. – Как я понимаю, вы читаете «Пионы памяти». И как они вам?

– Чудный роман, – сказала мисс Постлетуэйт. – Обнажает душу Женщины, будто скальпелем.

– И вы не считаете, что он уступает предыдущим? По-вашему, он не хуже «Разошедшихся путей»?

– Даже лучше.

– А! – сказал Пинта Портера, поняв, что к чему. – Вы читали роман?

– Последнее творение, – сказал мистер Муллинер, – вышедшее из-под пера создательницы «Разошедшихся путей», романа, который, как вы, без сомнения, помните, произвел такую сенсацию несколько лет назад. Меня творчество этой писательницы интересует особенно, так как она моя племянница.

– Ваша племянница?

– По мужу. В частной жизни она – миссис Эгберт Муллинер. – Он допил горячее шотландское виски с лимонным соком и задумался. – Быть может, – сказал он затем, – вам будет интересно послушать историю моего племянника Эгберта и его будущей жены? Незатейливая повесть, всего лишь одна из тех берущих за душу простых человеческих драм, которые ежедневно разыгрываются вокруг нас. Если мисс Постлетуэйт, несмотря на эмоциональный кризис, найдет в себе силы налить мне еще стаканчик, я буду рад ознакомить вас с ней.

Прошу вас вообразить (продолжал мистер Муллинер), как июньской ночью мой племянник Эгберт стоит у конца пирса – достопримечательности живописного маленького курорта Бэроуш-Бей – и собирается с духом, чтобы задать Эванджелине Пембери вопрос, который рвется из самых глубин его сердца. Он стремился задать его сотню раз и сотню раз не осмеливался. Но в этот сто первый раз он чувствовал себя на редкость в форме и, откашлявшись, заговорил.