Вечеринка: Книга стихов - страница 7
а от улыбки и вздоха родится слог.
Цена всем большим распадам — несколько слов,
знак препинания, области между строк.
Что за деревья! листья — писем листы!
в этих бы рощах вечный пел соловей,
и возникала бы жизнь из пустоты,
шла по тропам чернил под рукой твоей.
«Мгла октября нас ничему не учит…»
* * *
Мгла октября нас ничему не учит,
хоть вся она — предчувствие разлуки.
Пустынно суетливое шоссе,
забвенны придорожные трактиры,
разобраны перроны дачных станций,
замешана грязища долгостроя,
загадочны гербарии обочин.
Туман нас настигает, как письмо
от некоей планеты без названья.
Без толмача его не прочитать.
«Как много на дачных станциях…»
* * *
Как много
на дачных станциях
случайных пассажиров
в воскресный хмурый вечер октября.
Как одинаково
молчат они в печали,
фигурки с сумками
и рюкзаками,
старик с лукошком,
девушка с письмом.
Как бесприютно
светятся огни
осенних
долгожданных
электричек.
Из цикла «Retro»
«Всем показывали жизнь на театре…»
* * *
Всем показывали жизнь на театре,
где не очередь, не лагерь, не нары, —
декорации, то фосфор, то натрий,
хороводы водят куколки-лары,
красоты заветной пайка, заначка,
елка, мыши да Щелкунчика челюсть,
упакована в балетную пачку
балерина по фамилии Шелест.
Что за неженка, в трико обнажёнка,
сон шинели или ватника грёза…
По ретортам возгоняется пшёнка,
самогонщика-алхимика проза.
В белых тапках, на пуантах атласных,
в сапогах кирзовых, босы, в обмотках,
все при деле, никаких непричастных,
разве зрители на час в околотках.
Только зрители, партер да галёрка,
не брала их ни чума, ни холера,
ни житийная больничная хлорка,
ни видения безе и эклера,
что пленяли в театральном буфете
завсегдатаев картошки в мундире:
ох, и мыкались в Аидовой клети,
а пожить, поди, в театр приходили.
«Начни только петь, а я помогу…»
* * *
Начни только петь, а я помогу.
Изок, мой Лизок, уже на лугу.
О крылышках двух, свободный, ничей,
на ветке с утра свистит зурначей.
Пчелиной пыльцой исполнена быль,
цветет зинзивей, растет зензибиль,
сиреневых кущ велик вертоград.
Лизочек мой мал, да мир ему рад.
«Вот отшумела новостями…»
* * *
Вот отшумела новостями
над календарными сетями
(вся — шорох, ветряной размах)
сухая с рыжими кистями
трава сумах.
За призрачным индейским летом
с полулиловым полусветом
подслеповатых вечеров
бредет зима, полуодета,
на бал воров.
Дриады днесь на телогреи
готовы променять ливреи
листвы, и бредит деревцо
Неоптолемом, Толомеи
и Дюсерсо.
«За оду лето воздает…»
* * *
За оду лето воздает:
капеллой свищет и поет,
жужжит, бурлит, листвой шуршит,
зверьком и громом шебаршит.
Когда дни осени бранят,
они молчание хранят.
Парочка
Каблуки, полурысца, об руку рука,
барышня по кличке Кэт за полночь бойка,
и летит с лепных террас на ночной пустырь
из ее веселых глаз взора нетопырь.
Хулиган как в полусне, взгляд его что моль,
фляжку за ремень заткнул, местный Чак-Мооль,
позабыл митенки снять, серьги не надел,
белены объелся, знать, глюки проглядел.
Гадание
Гадает в святочных ночах моя Одарка,
сидит при пламенных лучах полуогарка.
Она уже вплела в венок цветные ленты,
медперсонал давно у ног и пациенты.
На легкой кофточке цветок купальский вышит,
о ней тоскует Беккерель, ей Гейгер пишет.
А тени плещут о подол, со мглою квиты,
сшивают потолок и пол, как сталагмиты.
То Гойя прячется в тенях, а то Мазаччо.
Идите с вашими мерси, раз нэма за що.
Не чуют ног ухват и дрын, и нету броду,
где льется мертвый стеарин в живую воду.
В зеркальный пруд и из пруда летят два взгляда:
окраин темная вода живей, чем надо.
Из цикла «Графика»
3. «Тьма наберется в складки рукава…»
* * *
Тьма наберется в складки рукава,
нездешний холод просочится в тени
невинные; но в тот же самый миг
сгустится жизнь в кота или в собаку
и замурлычет или заскулит.
«Покинутая плоть, скучавшая в стыде…»
* * *
Покинутая плоть, скучавшая в стыде,
быть не желавшая ни с кем, никем, нигде,
в нестриженых ногтях и в каплях слез колючих, —
такою я была, не хуже и не лучше.
Но девочка-душа в веночке набекрень
вдруг за руку взяла и повела с собою,
и ночь-дельфиниха взяла под сень,
и наделил Господь свободой и судьбою,
и чаю налила соседка в час ночной,
и добрый человек, меня в зрачки впустивший,
работу завершил — и сделал новой мной