Вечная жизнь святого Видикона Катодного - страница 14

стр.

— Воистину теперь я вижу тебя, — пророкотал глас оглушительный. — Да пребудет хвала в порицании! Начал уж я беспокоиться, что вовек не изгнать мне тебя из организма моего!

— А ты и не изгнал меня, — возликовал отец наш Видикон, — ибо наружная поверхность организма твоего одновременно является внутренней! Воистину, изнанка твоя есть наружность твоя, а наружность — изнанка! Едины они, друг в друга перетекающие бесконечно!

— Рано, рано торжествуешь победу ты, — пророкотал глас громоподобный, — ибо взываешь ты к Фингэйлу, автору всего, что имеет с самим собой точку пересечения! Я — тот грозный дух, что порождает все парадоксы и делает две стороны единого целого обособленными и друг другу противоположными, как тезис и антитезис в дуализме гегельянском.

— Ах, значит, он принадлежит Гегелю? — вскричал отец наш Видикон.

— Нет, — голосом громовым Фингэйл ответствовал, — ибо Гегель принадлежит мне.

— Не напугать тебе меня, — воскликнул отец наш Видикон. — Наконец-то я узнал тебя! Ты — мост между завтра и вчера, между плюсом и минусом, между центробежной силой и силой центростремительной! Ты — мост, что соединяет все, что противоположным кажется!

— Ты сам произнес это, — эхом раскатился вокруг Фингэйлов глас. — Соответственно я — начало и конец всему. Преклони же колени свои и поклонись мне, ибо я тот, кого ты зовешь Господом своим!

— Нет, не Господь ты! — вскричал отец наш святой Видикон, и охватил его гнев праведный. — Нет, ты — часть Его, как и мы все, — но только часть! Следственно, должен ты быть Им ограничен и контролируем.

— Ты так уверен? — Великанское око в гневе сощурилось. — Ибо если я есть начало и конец в одном, как могу я лгать?

— Да потому, — отец наш Видикон ответствовал, — что ты есть дух всех парадоксов и можешь речь правдивые слова так, что они ложными кажутся! Лжешь ты, говоря истину!

— Чересчур уж ты понятлив на мой вкус, — пророкотал Фингэйл. — Берегись же, жрец! Ибо должен я испепелить душу твою!

И вспыхнул свет ослепительный, и озарил тьму кромешную, и запылало везде пламя жаркое. И прикрыл святой праведный отец наш Видикон глаза ладонями, и зажмурился он что было сил — но остался свет. И вспомнил блаженный, что в царстве Парадоксов находится, и приоткрыл он немного глаза свои, и свет, что в них проник, притушил сияние ослепительное, и смог блаженный снова различать очертания и детали мелкие.

И узрел он птицу гигантскую, огненную, что восставала из пепла, и взмахнула она крыльями, готовясь взлететь, и хотела она ударить его клювом своим. И овладел ужас душою блаженного, и сжал он спицы, что держали его на коленях на плоти Фингэйловой, и вскинул он голову, и вскричал:

— О, Отец мой небесный! Услышь меня — или навеки погибну я! Увидь слугу Твоего на земле распростертого беспомощно пред грозной птицею, называемой фениксом, которая обладает силой великою, ибо в начале ее конец ее! Молю Тебя, ниспошли мне щит, ниспошли мне оружие, чтобы мог защитить я себя, или обречен я на гибель мученическую! Исчезнет навеки душа моя, превратится в чистую немодулированную энергию, всякой структуры лишенную, если эта грозная тварь убьет меня!

И воздел он к небесам руки в мольбе — и свет воссиял на ладони его, запульсировал, взорвался, собрался вместе вновь, сгустился — и очутилось в руке блаженного яйцо Света!

И наполнил Вселенную хохот духа оглушительный, и взревел он в торжестве злорадном:

— Нет, глупый жрец! Тщетно взываешь ты к Создателю, не может Он больше ничего дать тебе! Яйцом ищешь ты победить птицу ширококрылую! Покорись же воле моей, ибо ныне пришел срок сгинуть тебе!

— Нет, — воскликнул святой праведный отец наш Видикон, — ибо я знаю тебя, и то мне ведомо, что, когда громче всего смеешься ты, одолевает тебя страх, а когда торжествуешь победу ты, владеет тобой страх поражения. А иначе и быть не может — ибо для феникса твоего, что берет начало в конце, принес я начало его, а с ним и смерть!

И поднялся отец наш Видикон, чтобы встретить величайшую угрозу самому его существованию во весь рост и с бесстрашием, и поднял он яйцо в чаше рук своих, словно было оно приношением.