Вечный хлеб - страница 8

Дверь была именно там, где должна была быть! А дальше? Дальше ожидаемый простор: маленький сад, асфальтированный проезд. В новых кварталах везде такие внутренние микрорайоны, а в центре города — редкость. Вот сейчас от этого проезда отойдет под прямым утлом другой, который упрется… который упрется в небольшую церковь! Точно: вправо отходила целая внутренняя улица и упиралась в церковь необычной для Ленинграда архитектуры — явная стилизация под тринадцатый с бородой век, таких много в Пскове и Новгороде… Как, кстати, в Новгороде называется самая знаменитая? Забыл. А когда-то знал, одного кандидата наук посадил в галошу, — похожа на эту… Да, все сходится; значит, не мираж памяти его поманил, значит, и правда здесь его родной дом!

Вячеслав Иванович вернулся под арку, остановился перед дверью. Что за нею? Печка. Обязательно должна быть печка! Открыл дверь, шагнул… Ну конечно, он здесь бывал! Такая необычная компоновка: марши лестницы расположены в направлении поперек входа — как он мог не вспомнить? Но увидел — сразу узнал! А вот и та самая печка выступает из стены — плоская, высокая; сейчас закрашена, а тогда, кажется, была кафельная или изразцовая. И лифт! Как он забыл, что совсем маленьким ему ужасно нравилось кататься на лифте? А потом лифт встал — и это было первым признаком, что жизнь переломилась…

Родной дом, родная лестница… Вот только какой этаж? Этого Вячеславу Ивановичу вспомнить не удавалось. Не первый: на первом квартир не было. Вряд ли и второй, раз ездил на лифте. Хотя мог кататься и просто так. Но не уходить же только оттого, что не вспомнил, какой этаж!

Вячеслав Иванович открыл дверь лифта, пропустил вперед Эрика, вошел сам. На верхней кнопке стояла цифра «5», он нажал на нее и поехал вверх. Странно было знать, что в этом же лифте он ездил сорок лет назад. Ну, может быть, сменили кабину, но двери шахты с кое-где продранными и неумело затянутыми проволокой сетками наверняка те же самые.

На пятом этаже узкая площадка была застелена обрезком ковровой дорожки — ну понятно, квартира на этаже единственная, ходят только свои. Спускающийся марш лестницы упирался в большое окно, через которое открывался вид на простор внутренних кварталов, — и просторный этот вид также был знаком! Так, может, из этой квартиры и выходил когда-то Славик, ставший затем Вячеславом Суворовым? Выходил и радовался простору за лестничным окном?

Номер квартиры был выписан на двери отчетливо «69». Под звонком начищенная медная табличка, сообщавшая, кому сколько звонить: «Общий… Мосенковым… Сахаровым… Смирновым…» Фамилии эти ничего не говорили Вячеславу Ивановичу. Хотя вдруг одна из них его собственная! Память молчала. Нет, вряд ли, разве он оказался бы в детприемнике, если бы выжил кто-нибудь из его семьи. И все же: вдруг? Или хоть кто-нибудь из соседей жив до сих пор…

Скорее всего, Вячеславу Ивановичу если и предстояло что-нибудь узнать, то вести тяжелые, о страданиях и смертях близких, которых, не успев обрести, суждено ему потерять. Но странно: понимая это, он все же был переполнен предчувствием радости. Видно, найти самого себя, узнать свое происхождение и настоящее имя — такое счастье, которое превозможет весть об утратах.

Вячеслав Иванович не любил бесплодных переживаний. Нужно действовать, а не переминаться с ноги на ногу под видом… — как ее? ну, от слова «рефлектор», хотя при чем тут рефлектор? — ну, под видом тонкости натуры. И все же перед дверью родной, быть может, квартиры он замешкался. Замешкался, рассердился на свое замешательство и резко нажал звонок — один раз, общий вызов согласно распорядку, обозначенному на медной табличке.

Звонок зазвучал там внутри, за дверью, и по звуку его Вячеслав Иванович попытался представить размеры прихожей, длину коридора — может быть, это оживит воспоминание? Звук сразу погас, не откликнулось эхо, — запутался в тесном объеме.

Пауза — и послышались шаги. Легкие, похоже — женские. Молодые. Вячеслав Иванович предпочел бы сейчас старушечье шарканье.

— Кто там?

Голос недовольный, капризный. Ну ничего, женщин надо брать обаянием. Вячеслав Иванович улыбнулся и ответил грудным вибрирующим голосом, каким обычно не говорил, потому что этот тембр требовал специальных усилий: