Вечный всадник - страница 68

— Дачу купи, — посоветовал Аккурат Аккуратович. — Не помешает. А нам сделай по бокальчику. И даме еще шоколадку.

Бармен, наполнил три бокала и спросил:

— На столике будете или здесь?

— Здесь, — сказал Аккурат Аккуратович, усаживаясь на стульчик у стойки. — Выпьем за начало круиза! Чтобы все мы были здоровы!

— А вы слышали, что разбился Купецкий? — изобразив на лице переживание, сказал бармен.

— Это какой Купецкий? — спросил Аккурат Аккуратович.

— Который поет в кино.

— А, знаю. Неужели разбился? Насмерть?

— Нет, живой, — сказал бармен и ушел в подсобку, произведя, как он считал, впечатление близости к актерским кругам и, следовательно, человека светского и культурного, впечатление, соответствующее его финансовому положению.

Когда однажды какой-то молодой физик, сидя в баре, пошутил, сказав, что здесь правят мясники и бармены, то Вася посчитал это не шуткой с долей правды, а правдой с долей шутки и подумал, что для своего высокого положения ему не хватает культуры. Но читать книги, ходить в театры и на выставки он не собирался, полагая, что, для того чтобы прослыть эрудированным человеком, достаточно знать, кто из популярных артистов где сейчас играет, с кем сошелся, от кого ушел, бросился в запой или завязал, разбился или натворил чего-нибудь этакое. Иногда Вася высказывал свои мысли и по поводу игры того или иного артиста, и никто из клиентов с ним не спорил. Вася поначалу удивлялся этому, а потом стал считать, что хорошо разбирается в искусстве.

— С вас тринадцать двадцать, — сказал Вася, вернувшись из подсобки.

— Вот, пожалуйста, Васенька, — полез за деньгами Аккурат Аккуратович.

— Он нас обсчитывает! — шепнула ему на ухо Наташа.

— Он работает! — так же тихо ответил ей Аккурат Аккуратович. — Веселитесь, ребята! Получайте удовольствие от жизни!

На корабле отдыхало несколько человек из круга Аккурат Аккуратовича, людей осторожных, под которых трудно подкопаться, и он постепенно успокаивался, чувствуя, что они вместе пока еще сила, хотя вокруг сгущаются тучи и кое-кого из знакомых уже посадили. Он сразу узнавал сродни себе по крепкому сложению, тугим шеям, напористым взглядам и еще по какому-то неуловимому признаку общности, который помогал опознать своего человека даже в нетипичном для их круга субтильном типе с кроткими глазами. Но на корабле плыло множество других людей. Один из них был соседом по столику в ресторане. Аккурат Аккуратович определил в нем большого начальника, сильного положением и не терпевшего никаких возражений. «У него в кабинете не меньше пяти телефонов!» — подумал Аккурат Аккуратович и засуетился, догадавшись, что начальник хотя и не посмотрел на него, но знает род его занятий, цену и вообще, не поднимая глаз, все видит и чувствует на расстоянии десяти — пятнадцати метров.

— Вот это нюх! — позавидовал ему Аккурат Аккуратович и, находясь под своеобразным гипнозом, исходящим от руководящего соседа, купил в киоске газету и стал ее демонстративно читать во время обеда, уткнувшись в передовицу.

Начальник, не отрывая взгляда от тарелки, почувствовал преднамеренность его действий и скривил такую рожу, что Аккурат Аккуратович растерялся и, скомкав газету, не нашел ничего лучшего, как подложить ее под себя.

К радости Аккурат Аккуратовича, начальник на второй день сошел с корабля, видимо добравшись до места более солидного отдыха. За столом его заменил невзрачный белобрысый мужчина со спортивной выправкой и открытым взглядом.

— Военный, — шепнул Аккурат Аккуратович Евгению. — Капитан или майор.

— Не выше, — согласился Евгений.

Каково же было их удивление, когда за ужином сосед появился в кителе с генеральскими погонами.

— Я вас понимаю, — улыбнулся он. — Не представительный у меня вид. Массивности не хватает. Извините. Таким мать родила. И отец у меня тоже не отличался весом. Но человек был основательный. Очень любил песню про тачанку. Все хотел с автором слов познакомиться. И вот однажды, будучи проездом в Москве, узнал адрес автора, приехал к нему домой с цветами, с бутылкой коньяка. Выходит автор, а отец от удивления голос потерял. Думал, что автор такой героической песни должен быть богатырем с большой головой и усищами, могучего телосложения, говорливый, а тут стоит перед ним скромный, обыкновенный человек, худой, со впалыми щеками, да еще в очках. Отец растерялся, сует ему цветы, бутылку. Автор цветы взял, а бутылку — нет! Вот какими бывают герои! А вообще-то, как я заметил, люди с крупными фигурами пользуются уважением. В армии особенно. Помню, во время войны разъезжала по фронту актерская бригада, с популярным конферансье. Он был высокого роста — один метр девяносто два сантиметра — и весил сто тридцать четыре килограмма. Но не только в сантиметрах и килограммах было дело. Веяло от него величием, но не надменным, а человеческим, и, я еще бы сказал, демократическим благородством. Его любили все, а генералы величали только по имени и отчеству. Рядом с ним всегда было спокойно, и когда он говорил со сцены, что враг будет разбит, то все в это верили не только потому, что в это нельзя было не верить, но и потому, что это говорил Человек. Я читал в книге, что его нежно любили и Маяковский, и Есенин, приглашали в свои компании, хотя, как известно, друг с другом встречались не часто. И что интересно, в этом общем признании доброго артиста и широкой души человека они были близки по своему восприятию жизни, хотя внешне казались совершенно различными людьми. И генералы чувствовали в этом артисте равного себе по значимости человека. И принимали его с особыми почестями, приглашали к своему столу, а он соглашался, но с условием, чтобы не забыли других артистов. Он их ни в чем не отделял от себя ни на сцене, ни в быту, и они были благодарны ему за это. А когда он умер, то все с горечью обнаружили, что у него нет никакого звания, что он даже не заслуженный артист. Зато похоронили его на Новодевичьем кладбище как артиста воистину народного. На панихиде в Центральном Доме работников искусств зал был переполнен. Вошли солдаты с опущенными знаменами, отдавая ему последние воинские почести как славному бойцу. А он и был таковым всю жизнь. Об этом люди говорили. У гроба. Говорили, как после его пламенных выступлений на передовой, где эстрадой служила платформа грузовика или просто опаленная войной земля, люди шли на врага заряженные ненавистью к фашизму и любовью к Родине, говорили, как он в своих фельетонах отстаивал все передовое в нашей жизни и крушил то, что мешало жить, как потом, уже в мирное время, он едва не замерз в степи, пробираясь в далекий целинный совхоз, куда давно не приезжали артисты, как поддерживал все новое на эстраде и в искусстве, а это не так-то просто, и для этого надо обладать определенным мужеством; как в тяжелые годы помогал несправедливо осужденным людям, а в те времена об этом даже подумать было опасно, а он помогал, и не мысленно, а на деле, посылая посылки в далекие северные места, доверяясь своей гражданской совести. И как показала жизнь, совесть его никогда не обманывала. Об одном поэте появилась в газете разгромная статья, а артист продолжал петь с эстрады его песню. Поэт был добрый и остро переживал косное в нашей жизни. Не все это сразу правильно поняли. А артист почувствовал это, душой и дыханием слившись с поэтом и с героем его песни, обыкновенным московским пареньком, навсегда ушедшим на войну, где взаправду стреляют. Я думаю, что эта песня будет вечно жить. Она простая и правдивая. Я запомнил ее исполнителя живым, как он выходил на эстраду в театре сада «Эрмитаж» и, «обыгрывая» свои недюжинные габариты, говорил: «Мы прошли войну и разруху, мы прошли огонь, воду и медные трубы! И, как видите, на нас, комсомольцах тридцатых годов, это никак не отразилось!» Его слова звучат до сих пор в моем сердце, и я помню, я знал паренька из той песни… Может, вам не интересно все это?