Вечный ястреб - страница 6

Наискосок от кровати, позади грубо вытесанного стола, помещался очаг, искусно вделанный в основание природного дымохода. В нем пылал огонь. Рядом лежали буковые поленья, кочерга и медный совок.

По краям занавеса ярко светило солнце. Гаэлен, постанывая, доковылял до входа, поднял завесу. Внизу расстилалась долина, зеленая с золотом, с каменными домами и деревянными житницами. Ленты ручьев пересекали возделанные поля. Слева паслось стадо лохматых длиннорогих коров, в других местах — овцы и козы, даже лошади стояли в загоне.

У Гаэлена задрожали коленки, и он вернулся назад. На столе лежал овсяный хлеб, стоял кувшин с ключевой водой. В животе заурчало от голода. Мальчик отломил краюху, налил в глиняную чашу воды.

Никогда еще он не бывал так высоко в горах. Ни один житель равнины не поднимался сюда, на эти запретные земли. Горцы дружелюбием не отличались. Иногда они приходили на рынок в Атерис, но никто из горожан не решился бы нанести им ответный визит.

Он попытался вспомнить, как очутился здесь. Ползя к лесу, он вроде бы слышал какие-то голоса, но действительность в его воспоминаниях путалась с бредом.

Человек по имени Оракул улыбался в глубине пещеры, глядя, как парень ест. Крепкий мальчонка, живучий, как волк. Пять дней он боролся с горячкой и не заплакал ни разу — даже когда переживал в бреду самые страшные мгновения своей молодой жизни. За это время он лишь дважды приходил в чувство и жадно пил теплый бульон, который давал ему Оракул.

— Вижу, тебе полегчало, — сказал старик, выйдя на свет.

Гаэлен подскочил и сморщился. Перед ним стоял высокий, худой старый горец в серой хламиде, подпоясанный веревкой из козьей шерсти.

— Да, намного. Спасибо.

— Как тебя звать?

— Гаэлен, а вас?

— Фарлены называют меня Оракулом. Если ты голоден, я подогрею суп: он сварен из свиной требухи и придаст тебе сил. — Оракул поставил на огонь закрытый горшок. — Сейчас согреется. Как твои раны?

— Гораздо лучше.

— Больше всего хлопот было с глазом, — кивнул старик, — но он, думаю, еще послужит тебе. Кривым не останешься. Что до раны в боку, она не тяжелая: копье просто проткнуло тебе бедро, не задев ничего важного.

— Это вы меня сюда принесли?

— Нет. — Оракул поддел кочергой крышку, помешал в горшке деревянной ложкой. В молодости этот человек был, должно быть, могуч, решил Гаэлен. Теперь его руки стали костлявыми, но плечи и запястья все еще широки. Светло-голубые глаза под густыми бровями блестят, как вода на льду. Он усмехнулся, поймав взгляд Гаэлена. — Раньше, в бытность мою лордом-ловчим Фарлена, я и впрямь был силен. Пронес большой валун Ворл на сорок два шага — за тридцать лет этого никто не смог повторить.

— Неужели мои мысли так легко прочитать? — спросил Гаэлен.

— Да. Ну вот, суп готов.

Они молча похлебали густого варева, макая в деревянные миски хлеб. Гаэлен не смог доесть и извинился.

— Ты пять дней почти ничего в рот не брал, желудок у тебя ссохся, — ответил старик. — Погоди немного и попробуй опять.

— Спасибо.

— Мало ты что-то вопросов задаешь, молодой Гаэлен. Или не любопытен?

— Любопытен, и очень, — впервые за все время улыбнулся мальчик, — просто не готов пока услышать ответы.

— Здесь тебе ничего не грозит, — заверил его Оракул. — Никто не отправит тебя назад к аэнирам. Ты не пленник и волен делать, что пожелаешь. Ну что, есть вопросы?

— Как я сюда попал?

— Тебя принес Касваллон. Он Фарлен, мастер-ловчий.

— Зачем ему было меня спасать?

— Не знаю, право. Сам он тоже не знает. Что ему взбредет в голову, то и делает. Хороший друг, страшный враг, истый Фарлен, но разгадать его трудно. Однажды, еще юношей, он охотился на молодую оленуху, а она возьми и попади в паллидский силок. Фарлены Паллидов не любят, поэтому он ее вызволил. Глядь, а у нее нога сломана. Он притащил ее на спине домой, выходил и отпустил в лес. Вот и пойми его. Не повреди она ногу, тут бы ей и конец.

— Выходит, я вроде той оленухи. Добеги я до леса целым и невредимым, Касваллон мог бы меня убить.

— Ты быстро соображаешь, люблю таких. Сколько тебе годов?

— Четырнадцать или пятнадцать…

— Ближе к четырнадцати, я бы сказал, но это не важно. Здесь о человеке не по годам судят, а по делам.