Ведьмина кровь - страница 4

Она продолжила натирать меня твердым бугристым мылом и мешочками с травами, источавшими сладкий запах, затем взялась вычесывать мелким гребнем гнид и вшей. Казалось, она выдерет мне все волосы — еще немного, и кожа на голове закровоточила бы. Вода в кадке остыла, и я начала дрожать. Тогда Энни наконец позволила мне выбраться и принялась растирать меня грубой льняной простыней, пока я вся не порозовела.

— Ну вот, — произнесла она, запыхавшись, и напоследок разделила мои волосы на пробор, а затем окинула меня придирчивым взглядом и подытожила: — Совсем другое дело!

Потом протянула мне рубашку.

— Бегом в постель. Я принесу тебе горячий поссет. — Энни расплылась в добродушной улыбке. — Ты такая симпатяга, если тебя отмыть! — Затем вдруг прижала меня к себе. — Бедная девочка. Что-то с тобой будет?

Кадку унесли, грязную воду шумно выплеснули во двор, и меня наконец оставили в покое. Я взяла свечку и подошла к мутному треснувшему зеркалу на высоком комоде. На меня смотрело мое отражение с покрасневшими веками — мыльная пена и добрые слова заставили меня прослезиться. Серые глаза с желтоватыми крапинками и четкой радужкой; кожа после ванны порозовела и стала не такой смуглой. Волосы спадали на плечи густыми прядями, которые цветом напоминали кору ясеня, а на концах рыжели, как дубовые листья зимой. Возможно, дело было в неверном свете свечи, но лицо в зеркале будто принадлежало не мне, а незнакомой взрослой женщине.

В дверь постучали. От неожиданности глаза у отражения раскрылись широко, как у лани. Служанка принесла поссет — горячее молоко с разбухшим хлебным мякишем, щедро сдобренное бренди, медом и специями. Я размешала все ложкой с костяной ручкой и медленно съела, наслаждаясь теплом, а потом с ногами устроилась в кресле перед камином и сидела так, пока дрова не превратились в угли. Тогда я перебралась в постель.

Никогда прежде мне не доводилось лежать на кровати. Я привыкла спать на чердаке нашей тесной, пропахшей дымом лачуги, на грубых самотканых простынях поверх соломенного матраса. Сейчас постель была согрета медной грелкой с углями, но это меня только расстроило. Я вспомнила тепло бабушки, которая обычно лежала со мной рядом. У меня не было никого дороже, я не знала никого ближе. Я любила ее, а она меня. Теперь я одна в целом мире. Как дальше жить? Мне вспомнились слова Энни: что-то со мной будет? Я уткнулась лицом в подушку, потянула на себя шерстяное одеяло с простыней и накрыла ими голову, чтобы никто не услышал, как я плачу.

5.

Дама, которая привезла меня, до следующего вечера не появлялась. Энни накормила меня и принесла новую одежду. Белье, юбка, корсет, накидка и чепец — все из хорошей ткани, не самой изысканной, но гораздо лучше той, к которой я привыкла. И все простых темных цветов. Грустных, пуританских. Я могла бы и догадаться, что за участь меня ждет.

Пододвинув кресло к окну, я стала смотреть, что происходит во дворе. Мне велели не покидать комнату, поэтому другого развлечения у меня не было. Когда спустились сумерки, я увидела знакомую повозку. Из нее вышла дама и жестом велела вознице подождать. Конюх дал лошадям корма и воды, но не стал их распрягать. Я решила, что мы опять поедем куда-то вместе.

— Настоящая пуританка, — сказала она, заходя в комнату. — Дай-ка получше тебя разглядеть… Да, хорошо. Выглядишь как надо.

— Для чего надо?

Я посмотрела на нее, невольно сравнивая свой скромный наряд с ее богатым платьем. Мне стало понятно, что дама меня с собой не берет.

Она села в кресло напротив.

— Трудные пришли времена. Лорд-протектор Кромвель мертв. Его сын не долго удержит власть. Карл^>[1] вернется из изгнания и сядет на трон. Люди только и говорят, что о его возвращении, и многие готовы этому способствовать. Кто знает, что тогда с нами будет?

Я пыталась разглядеть сквозь вуаль ее лицо и гадала, какое это все имеет отношение ко мне. Она продолжала:

— Многие покидают страну. Пуритане, сепаратисты, люди, чью веру здесь не потерпят. Они уезжают строить новую жизнь в Америку.

Пуритане, сепаратисты… Я окинула себя взглядом.

— И я должна ехать с ними?