Вексельное право - страница 32
– И поддерживают знакомство все трое? – снова подивился я.
– А что ж?.. Гриневич – страшный богач, перед ним все заискивают…
– И Кружилин дружит с прежним мужем своей жены? Чудеса!
– Никаких тут чудес нет… все они – сволочи! Вы о Кружилине и Гриневиче… поговорите с моим папой: он многое расскажет.
– Обязательно, Золотухина, обязательно. А вы, девушка, не могли бы подготовить к этому разговору вашего папашу?
– Папка у нас на курорте. Скоро приедет… Ну, до свиданья. Пойду дам телеграмму ему. Обрадуется, что дочь теперь полноправная стала. А Соньке – вот! – Она сделала длинный нос из десяти пальцев и исчезла.
Я стоял пораженный: новость! Почему же я не догадался обо всем этом поговорить с подругой Софьи Кружилиной раньше, раньше?..
Дачное сельцо Мочище – двенадцать верст от города, и дорога лесная; так роскошно пахнет там медоносными цветами, что я не удержался: приткнул велосипед к березе и повалился в траву. Смотрел в синее-синее, бездонное небо и курил…
Так-с… следовательно, к прежним догадкам добавились новые открытия…
Очень может быть, что Елизаветой Петровной, назвавшей мне Гриневича, руководила не растрепанность чувств женщины, застигнутой внезапным вопросом следователя… А что же? Что? Озлобленность: прежний муж и падчерица. Несмотря на семейную идиллию, есть основания думать, что Елизавета Петровна Кружилина и Петр Петрович Гриневич не испытывают друг к дружке нежных эмоций… А падчерица Софья – она и есть падчерица! Почему бы не повесить на ее шею жернов любовного обмана жениха?.. Да, верно: почему нет?.. Что Гриневич на тридцать лет старше Софьи – не резон: мало ли лысых брюханов-«любителей»!.. Но самое любопытное, что обнаружился новый обман мадам Кружилиной – оказывается, никуда не уезжала Софьюшка!.. Решительно Софья начинала мне нравиться: умная девица!.. Только забыла, что шило из любого мешка вылезет!..
Она вышла меня встретить за калитку палисадника, будто знала, что я приеду, и у меня мелькнула мысль о Золотухиной: вероятно, уже посекретничала…
Пока Софья читала мое служебное удостоверение, я разглядывал ее наивнимательнейшим следовательским взором: да, хороша, черт побери! Зря Олечка сказала презрительно: «Только коса да глаза»… А разве этого мало, чтобы влюбиться? Глаза огромные, голубые, такие же бездонные, как небо. Коса, русая, русская коса, мало не до пят… Руки – я вспомнил красивейшие руки Евгения Александровича!
– Пройдемте в дом, гражданка Кружилина. Ваш отец здесь, в Мочище?
– Отец в отъезде… Ставьте велосипед к террасе…
Итак – допрос.
Начал я с другого конца.
– Почему вы вступили в комсомол?
– А разве это имеет значение?
– Отвечайте на вопрос…
– Я… я давно сочувствую.
– И когда флиртовали с белогвардейцами?
– Это ложь!.. Мой отец – партизан красный. И я не буду отвечать на такие вопросы!
– Будете отвечать на все мои вопросы. Иначе… Сколько вам лет?
– Двадцать четыре…
– Поздновато спохватились…
Я чувствовал в себе нараставшую злость, и она обращалась в отвратительное, а у следователя даже преступное, издевательство над допрашиваемым. Наконец подавил в себе это…
– Почему вы скрываетесь, Кружилина?
– Я?.. Я не скрываюсь.
– Вам была оставлена повестка у мачехи (она вздрогнула). Почему лжет ваша мачеха? Почему вы глаз не кажете, не присутствовали на похоронах Володи? Что значит в вашей жизни Андреев? Ну, отвечайте!
Она смотрела мне в глаза, и я подивился внезапной перемене: оказалось, что глаза уже не бирюзовые, а поблекли, куда-то запали; губы синеватые, и одета совсем неряшливо… Вон даже чулок висит складками…
Разъяснил положение девяносто пятой статьи Уголовного кодекса.
– Будете врать – тюрьма! – уже прямо предупредил я, хотя некрашеные губы, и бессонные глаза, и спущенный чулок немного пригасили злость: значит, переживает все же, чертова дочь!
А она спросила:
– Можно, я сама напишу показание?
– Пишите. И вот что: дайте мне все письма Андреева.
– Письма? Они в городе…
– Так ли? Где ваши вещи – ну, чемодан, корзина?
– Будет обыск? Вон там, под кроватью. Пожалуйста – ключи. Писем там нет. Я оставила все в городе…
Да, писем в корзинке не оказалось. Но лежал сафьяновый бумажник с документами о партизанской деятельности Евгения Александровича, и в нем – два векселя.