Вексельное право - страница 35

– Вот что, дорогой Евгений Александрович… Помните кремневый пистолет, принадлежавший «порутчику Лермонтову» без твердого знака?.. «Кинжал Шамиля», припоминаете? И еще: нож, «изготовленный Артари Коломбо»? И вот эта старинная пороховница с автоматической меркой – я изъял ее из комиссионного магазина. Сдана – Кружилиным. На медяшке вырезано: «1823 год. Некрасов»… Этакая многозначительная игривость мысли у покупателя: «Неужели сам поэт? А может – его отец? Беру. Заверните»… У меня порядочно накопилось… И все – по новой орфографии. Без твердого знака.

Он рассмеялся. Своей прежней, добродушно-милой улыбкой… Мне сразу так и вспомнилось: «Спасибо, спасибо, роднуля, за приглашение: но – не могу, решительно- не могу… Хлеб насущный добывать надо».

Но глаза – бирюзовые глазки Софьи Кружилиной- еще больше позеленели: совсем стали кошачьими.

– Ну-те-с? Что еще скажете, милейший инспектор?

Я открыл Уголовный кодекс на статье о мошенничестве.

– Прочтите, Евгений Александрович, статью сто шестьдесят девятую… Система, антиквар, система…

– Попробуйте только!.. Продажа антикварных предметов законом не карается… даже, допустим, поддельных. Попробуйте: теперь не двадцатый год – слава богу, есть в мире несколько золотников справедливости… И еще – прокуратура есть! Попробуйте!..

В интонациях голоса его всякое подобие радушия мгновенно исчезло: злобно вкрадчивой стала речь…

«Партизан» Кружилин выпустил когти. Я ответил:

– Хоть и прокуратура, попробую все ж…

И позвонил коменданту:

– Пришли милиционера… Пришел милиционер. Скомандовал:

– Арестованный, встать! Руки назад… Кружилин вскочил:

– Не имеете права без санкции!..

– На сутки имею право.

– Я не выношу насилия!.. Повешусь на подтяжках в камере!..

– Шпана не позволит, Евгений Александрович… Они очень не любят таких демонстраций и могут отколотить.

– Меня – со шпаной вместе?!

– А куда же? В музей? Милиционер опять повторил:

– Встань, сказано! Замолчь! Прямо иди! – И вытянул из кобуры наган.

Я крикнул вслед:

– Скажи коменданту: подтяжки не отбирать!

Евгений Александрович на пороге обернулся. Он улыбался:

– Оказывается, вы – юморист, инспектор!.. Завидное качество! А если я все же повешусь? Ведь – тюрьма, дорогой!.. Вам, вам – будет тюрьма!.. Свидетель-то есть!..

– Шагай швыдче! Сказано – замолчь, не вертыхайся! – уже грозно рявкнул «свидетель».

Я углубился в письма Андреева…

Их оказалось тринадцать. «Чертова дюжина».

Но что это были за письма!.. Можно ли найти в мужском сердце столько беспредельной любви и нежности, столько ласки словесной и жемчужин душевной щедрости, разбросанных по страничкам почтовой бумаги?!. В этих письмах был весь Володя Андреев: человек, не умевший находить компромиссов в жизни, не знавший «золотой серединки», не признававший никаких уклонов и не умевший прощать…

Ни другим, ни себе.

Перечитав письма, я протянул их Софье и вздохнул:

– Эх вы, женщина!..

Она опять разрыдалась, как в первое знакомство, но у меня рука не поднималась к графину с водой…

Пройдут годы, десятилетия, постареет русоволосая, обрюзгнет, потолстеет, детей народит… Как дым исчезнет краса былая, и голова оплешивеет. Может, тогда поймет, что прошла мимо того счастья, о котором мечтает женщина, о котором романы пишут…

И сам, на свои мысли, заметил вслух:

– Мимо…

Она еще горше заплакала – поняла…

– Ну-с, хватит, Кружилина, дождика! Выкладывайте все, как на исповеди: вам легче будет. Отчего застрелился Андреев? Предупреждаю: ваш отец, Кружилин Евгений Александрович – арестован.

Тут я сказал насчет откровенного показания и прочее, что принято считать «штучками-дрючками» следователя: дескать, «заманивает, силки ставит»; никак люди понять не могут, что, когда допрашиваемый не лжет, он действительно духовно ближе следователю…

Она ответила:

– Клянусь: всю правду… Измучилась я, исстрадалась… Сама уже думала… о веревке.

– А разве это поможет?.. Не надо об этом думать. Рассказывайте, Софья Евгеньевна. Я слушаю.

Вместо ответа она достала из сумочки еще одно письмо Андреева.

– Это – последнее. Я получила уже после его смерти…

– Следовательно, вы уезжали из города все-таки? До смерти Андреева?