Вектор ненависти - страница 12

Родители посмотрели на неё чуть ли не с испугом. Отец, чьё внимание в течение всего заседания было сфокусировано на директоре, не замечал, что соцпедагог всё это время что-то непрерывно записывала. И как выяснилось теперь – протоколировала.

Директор просмотрела записи, убедилась, что про демонстрацию «Уничтожь меня» нет ни слова, после чего утвердительно кивнула и пустила их по кругу на подпись, сама расписалась последней.

– Что дальше будет, – отец Сергея указал на протокол, – с этим документом?

– Дальше Тамара Васильевна отвезёт протокол заседания в полицию, вместе с характеристикой классного руководителя. А потом – КДН. Дров-то наломали прилично.

Выходили из директорского кабинета так, словно никто не мог решить: лучше выйти первым или последним? Завучи, во время обсуждения почему-то не проявлявшие никакой активности, отошли в сторону и принялись философствовать. Отчего современные дети так восприимчивы к любому влиянию? Вот, «Трое из Простоквашино». Мальчик уехал из дома из-за пустякового конфликта с родителями, поселился в деревне. А родители не в милицию обратились, а дали объявление в газете: «Пропал мальчик». Сказочка, конечно. Но какая оказалась популярная! И не было никаких массовых детских побегов – вот что важно! Дети жили дома, а не удирали невесть куда с котами. А теперь подростки готовы копировать любую глупость. Да ещё и сами придумывают такое!.. Чего только не вытворяют, лишь бы их в соцсетях лайкали.

Соцпедагог и психолог куда-то незаметно исчезли, Серёжины родители, видимо, чувствуя перед Вяльцевым неловкость, попрощались и ушли вместе с пристыженным сыном. Чтобы не выходить следом за ними, Вяльцев поплёлся в свой класс. Для него ничего сверхнеожиданного на заседании не произошло. Серёжины увёртки – обычное поведение загнанного в угол подростка, натворившего глупостей, а потом испугавшегося ответственности. Вяльцев даже не счёл это ложью. Эмоциональные же встряски директор нередко устраивала не только ученикам, но и учителям, а иногда и завучам. Зная характер Удальцовой, Вяльцев и сегодня был готов к чему-то подобному. Да, её правота была неоспорима, но сама Виктория Дмитриевна не знала, где следует провести границу, отчего Вяльцеву захотелось протестовать, протестовать открыто. Возбуждённо походив пару минут по классу, он спустился к директору. Та всё ещё сидела за столом, занимаясь какими-то делами.

– Виктория Дмитриевна, я хочу поговорить с вами насчёт Серёжи Тосина, – произнёс Вяльцев типовую для подобной ситуации фразу.

– Я вас слушаю, – ответ Удальцовой также оказался типовым.

– Зря вы так…

Удальцова молчала.

– Серёжа – хороший мальчик. Он же не хулиган, не шпанёнок.

– Со шпанёнком у меня и разговор был бы другой.

– Но… вам не кажется… что вы… всё-таки… перегнули?..

– Если и перегнула, Андрей Александрович, то не сильно.

– Вы так считаете?

– Да, я так считаю. Пожалуйста, не забывайте, что мальчика искала полиция. И его возвращение – очень удачный… финал. Могло быть и хуже. Вы со мной согласны?

– Но я уверен, что больше подобное не повторится.

– Надеюсь.

– Он образумится, я вам ручаюсь, – Вяльцев даже удивился, как вдруг перешёл на высокий стиль.

– И мне искренне хочется, чтобы ваш ученик не подвёл вас. И меня тоже. Мне искренне этого хочется.

Выходя от неё, Вяльцев испытывал смешанное чувство недоумения и облегчения. Недоумения, потому что его протест ни к чему не привёл, несогласие выразилось в согласии с Удальцовой. И облегчения, ибо выпад, который он готовился нанести, не поразил цель. Нанесённый им удар пришёлся в пустоту.

Грузинов возник ниоткуда. Сперва «сдружился» с Вяльцевым в «Фейсбуке», потом списались по электронной почте. Прислал пару бессодержательных посланий. После чего в «Фейсбуке» с Вяльцевым «раздружился», но второй канал связи поддерживал – и неожиданно предложил встретиться.

Вяльцев согласился, хотя был сильно озадачен: зачем он понадобился вузовскому одногруппнику, с которым не виделся почти двадцать лет? Они учились на истфаке в университете, однако никогда не были близки и в студенческих компаниях не пересекались. И уж тем более не враждовали, чтобы спустя много лет помнить друг о друге. А после вуза и вовсе не контактировали: их ничего не связывало. Учился Грузинов как будто похуже Вяльцева и в целом проявлял равнодушие и к оценкам, и к знаниям. По крайней мере, со стороны казалось именно так. И это было нормой: на истфак в те годы шли не ради изучения истории, а чтобы иметь хоть какой-то диплом о высшем образовании. Вяльцев рылся в воспоминаниях, вызывая образ Грузинова-студента, и тот возникал, маячил в отдалении, но никак не выходил на передний план, а лишь исчезал в кулисах памяти. Вяльцев не мог вспомнить о Грузинове почти ничего примечательного. И тем примечательней было то, что Грузинов вспомнил о Вяльцеве.