Великая английская революция в портретах ее деятелей - страница 15

2) историки, отрицающие буржуазный и вообще социально-классовый характер гражданских войн 40-х годов (т. е. межклассовый конфликт), но согласные в «переносном» смысле именовать эти события, по крайней мере на отдельном их этапе, «революцией» (Д. Эйлмер, В. Коуард);

3) историки, выдвигающие на первый план в анализе событий 40-х годов консервативную (или «нейтралистскую») тенденцию, проявлявшуюся главным образом в среде провинциального джентри, в которой усматривается выражение «подлинного духа» политической нации[3] (X. Тревор-Ропер, Р. Эштон, Д. Моррилл);

наконец, 4) историки, отрицающие наличие в Англии первых Стюартов кризисной политической ситуации, которая позволяла бы усматривать в ней «пролог» грядущей революции. Равным образом они также не видят оснований рассматривать в качестве революционных намерения и деятельность Долгого парламента в период, предшествовавший началу гражданской войны (ноябрь 1640 — август 1642 г.) (Д. Илтон, К. Рассел, К. Шарп, П. Христиансон).

Итак, перед нами методически осуществляемый «пересмотр» современного состояния интересующей нас проблемы в англоязычной историографии — факт, сам по себе и время от времени желательный и вполне закономерный при двух, однако, условиях: накопления достаточного для такого пересмотра ранее неизвестных или игнорировавшихся данных и свободы нового видения сути вещей от тех элементов односторонности, которая была свойственна видению предшествовавшему.

Иными словами, речь идет о необходимости более широкого и всестороннего раскрытия проблемы. Следует признать, что если первое из этих условий было «ревизионистами» в некоторой степени соблюдено, то вторым они полностью пренебрегли. В самом деле, воплощенная в трудах приверженцев этого направления попытка раскрыть исторический смысл назревавшего в период правления Якова I Стюарта и его сына Карла I общественного конфликта была изначально столь ограниченно нацелена, что заведомо предполагала не только то, что обширнейший пласт общественной жизни и присущие ему противоречия не будут отражены в подобных построениях, но и то, в какой степени «превращенными» предстанут те аспекты жизни нации, которые как будто в ней найдут отражение.

Неудивительно, что весь анализ сложнейшего клубка общественно-политических противоречий, характеризовавших обстановку назревавшего революционного кризиса, оказался в «новом видении» сведенным к субъективному аспекту «кризиса власти» — искусству политического маневрирования, проявленного противоборствовавшими «партиями», точнее, их лидерами вплоть до созыва Долгого парламента (1640 г.). Иными словами, мы сталкиваемся с примером так называемой контрфактуальной истории: указанием на цепь «критических ситуаций», которых можно было бы избежать, если бы только… и в этом случае то, что произошло, не случилось бы.

Таким образом, нет ничего неожиданного в том, что при подобном сужении исторического пространства, на котором велись наблюдения, — либо стенами парламента, либо верхушкой провинциального джентри — «ревизионисты» начинают различать «размытый» силуэт народных низов в революции только к 1647 году, и то лишь в роли сугубо отрицательной — в качестве помехи «конструктивной» политике Кромвеля и его окружения. В итоге «перенос акцентов» в трудах этих ученых оказался столь далеко идущим, что даже историки, признающие их заслуги в «уравновешивании» «вигских» и «марксистских» концепций элементами «политики консенсуса», консерватизма, предупреждают: как бы пафос, питающий «пересмотр», не толкнул его инициаторов за черту разумного, что в свою очередь приведет к «несбалансированной интерпретации», только с обратным знаком.

Так, Б. Коуард в статье под характерным названием «Имела ли место в Англии в середине XVII века революция?» заметил: «Читая некоторые новейшие описания периода, предшествовавшего 1640 г., легко упустить из виду… что конституционный кризис этого года был только одним из периодов политической напряженности между короной и политической нацией… Более того, акцент на силе политического и религиозного консерватизма в 1640-х годах сделал более трудным, чем прежде, объяснение эскалации радикализма» в период от созыва Долгого парламента до казни короля и уничтожения монархии в 1649 г. И несколько ниже: «Существует также опасность заключения, что последствия того, что произошло между 1640 и 1660 гг., были либо полностью негативными, либо слишком ничтожными, чтобы их принимать во внимание при объяснении того, что произошло в Англии позднее».