Великая английская революция в портретах ее деятелей - страница 20

В самом деле, утверждать, что в истории первых Стюартов не было ничего экстраординарного в сравнении с политической практикой XVI века, что управлять в XVI веке было ничуть не легче, чем в XVII веке, что в условиях первых четырех десятилетий последнего даже кажущиеся безнадежными ситуации не были в действительности безнадежными, — значит уклониться от главного вопроса: почему же эти ситуации тем не менее оказались именно безнадежными? Ответ Илтона гласит: с приходом на английский престол Стюартов был утерян «главный секрет» управления страной с помощью парламента и через парламент — искусство политического компромисса. Но если это так, то историографии по сути предложен возврат на давно оставленный путь объяснения революционной ситуации, сложившейся в Англии в период правления первых Стюартов, скорее всего их личными качествами, нежели объективной причинностью. Между тем вопрос заключается в совершенно ином: почему парламент отказывался столь же «вольготно» финансировать Стюартов, как он это делал в XVI веке, что избавило бы их от необходимости столь часто прибегать к праву прерогативы? Иначе говоря, дело не в утере «секрета компромисса», а в том, что компромисс стал объективно-исторически невозможным.

Заметим, что основную роль в «ревизии» так называемой вигской ортодоксии XVII века сыграл Конрад Рассел. Продолжая критику концепции «роста парламента», начатую Илтоном применительно к условиям начала XVII века, Рассел решительно отверг заключение У. Нотестейна, согласно которому парламенты Якова I и Карла I не только стремились освободиться от королевского контроля, но и домогались признания за ними права «консультировать» политику правительства, прежде чем оно приступило к проведению ее в жизнь.

Очевидно, что целью «пересмотра», начатого Илтоном и продолженного Расселом, является обоснование того, что ничто в отношениях короля и парламента вплоть до 1629 г. не свидетельствовало о вторжении в них каких-либо элементов, которые неизвестны были в правление Тюдоров, и тем самым парламентская практика первых десятилетий XVII века не может служить ни предвестием того, что произошло после созыва Долгого парламента, ни тем более объяснением причин вспыхнувшей в 1642 г. гражданской войны. И как вывод — поиск предпосылок ее в сколько-нибудь отдаленной от этих событий ретроспективе представляет собой ложный путь. Каждое событие, включая и столь экстраординарное, как гражданская война, должно объясняться только в рамках данной моментальной ситуации. Иначе говоря, перед нами вывод, возвращающий нас к практике прагматической историографии, т. е. к истории чисто событийной, абсолютно чуждой идее истории как разноуровневого процесса и тем более идее объективной исторической закономерности.

В конечном счете «ревизионисты» достигли того, к чему стремились: они решительно принизили политическую роль палаты общин в правление Якова I и в первые годы правления Карла I и в такой же степени возвысили роль палаты лордов во внутренней и внешней политике этого периода.

Наряду с концепцией «роста парламента» пересмотру в английской историографии последних лет подверглась и концепция «роста пуританизма». В пуританизме историки-«ревизионисты» уже не видят идеологии политической оппозиции режиму абсолютизма первых Стюартов. Для них предпочтительно прервать в этом вопросе линию связи между первой четвертью XVII века и событиями 40-х годов.

По их утверждению, преобладающее большинство тех, кого приверженцы концепции «роста пуританизма» причисляли к «пуританам», являлись, попросту говоря, добрыми англиканами. По крайней мере до 1625 г. они в такой степени еще оставались в рамках общего протестантского консенсуса, что принимали и епископальное устройство церкви. И хотя в правление Якова I существовало незначительное меньшинство, которое более непримиримо относилось к отступлениям, даже в мелочах, от идеала «первозданной» церкви, однако эти трения не вызывали еще сколько-нибудь массового сепаратизма от церкви англиканской. С этих позиций и известная конференция по церковным делам в Гемптон-Корте, созванная Яковом I, больше не рассматривается как прелюдия все обострявшейся религиозной контроверзы. Наоборот, подчеркивается царившая при Якове I довольно широкая терпимость в рамках протестантизма.