Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя - страница 8

Чтобы понять его положение в этот октябрьский вечер перед принятием решения, надо разобраться в нескольких обстоятельствах, имевших, согласно рассуждениям Густава, решающее значение.

В размышлениях присутствует Франция, возложившая ответственность на него, неопытного двадцатидвухлетнего человека, и тем самым заставлявшая его действовать. Франция — это кабинет Людовика XV, где герцог де Шуазёль только что получил пост правящего министра. Желания и взгляды Франции достигали Густава главным образом через посредство одного человека — шведского министра в Париже Густава Филипа Кройтца, светского человека и поэта, доверенного представителя двора. Осенью 1768 года Франция не имела в Стокгольме министра, и это делало депеши и личные письма Кройтца еще более важными. Он писал молодому кронпринцу как подданный и друг не только о политике, но также о литературных событиях, о театре и культурной жизни. Между иным он сообщал о новинках моды и посредничал в покупках для королевского гардероба в Стокгольме. Париж был образцом во всем, не только как столица союзной державы, но и как культурная столица просвещенного мира. Литературные новости оттуда обсуждались в переписке Лувисы Ульрики и Густава. Но прежде всего политическое давление оттуда означало почти обязывающий приказ. Из казны французского двора текли субсидии для партии шляп, которые могли противодействовать русской и английской поддержке колпаков. И шведский двор был вынужден опираться на шляп, что бы ни думали об их лидерах. Альтернативой было прекратить всю игру, отказаться от всех притязаний на действительную власть, что явственно представлялось Густаву соблазнительной мечтой в тот октябрьский день 1768 года. В Стокгольме ждали нового французского посланника графа де Модена, и это делало решение Густава неотвратимым.

А если теперь Густав пассивно отнесется к пожеланиям французского кабинета, не обратит внимания на несколько воздушную оценку и личную дружбу к нему — то есть на те чувства, которые были переданы Кройтцем? Ах, в таком случае он отбросит не только политические возможности. То были мечты о мечтах о себе самом, идея просвещенного мира о юном гении, находившемся на пути к восшествию на шведский трон. Мелодия поэта Кройтца из Парижа обретала обольстительное звучание и уже в 1765 году заставила девятнадцатилетнего принца тосковать по тем временам, когда чародеи-тролли «un coup de baguette»[6] могли перенести принцев с одного края света на другой, дабы увидели те страны, которые Кройтц описывал «si poétiquement»[7]. Густав мечтал также вернуться к торжественным ужинам в Дроттнингхольме с беседами с Кройтцем как их участником, который столько сделал, чтобы «сформировать мою душу». Даже если Густав отчасти раскусывал наивную простодушную лесть Кройтца, он явно находился под влиянием его известий. И то были вовсе не легкие намеки и слова восхваления, какие Кройтц передавал из литературных салонов Франции.

Еще в 1763 году, когда Густаву было 17 лет, Кройтц мог описать, как прославленный старец господин де Вольтер проливал слезы, узнав, что Густав наизусть знает его «Генриаду». «Я ведь и написал ее с мыслью, что она послужит в качестве урока для королей, — сказал он, — но не надеялся, что она принесет плоды на Севере. Я ошибся: на Севере всегда рождались герои и великие мужи». Вольтер без устали интересовался малейшими подробностями, касавшимися кронпринца Густава. «Я стар и слеп, — продолжил он, — скоро я покину этот мир, но если все, что мне говорят, — правда, я умру удовлетворенным, ибо через 50 лет у Европы уже не останется предрассудков». Он наверняка заблуждается, добавляет Кройтц, «но по крайней мере это красивое видение, и Ваше Королевское Высочество заслуживает того, чтобы достойно его осуществить». 14 июля 1766 года Кройтц писал: «Непостижимо, какую сенсацию Ваше Королевское Высочество произвели в этой стране. О Вас говорят с удивлением и восхищением и не понимают, как можно в Вашем возрасте иметь душу со столь разносторонней гениальностью». Спустя четыре дня Кройтц мог сообщить, что Шуазель восторгался Густавом, отзывался о Лувисе Ульрике как о величайшей государыне, когда-либо существовавшей, и которая славна воспитанием сына, ей подобного. 4 сентября 1767 года Кройтц послал Густаву новый роман Вольтера и приписал: «Вольтер просветил свой век; Вам, монсиньор, предстоит утешить его. Свет и добродетель на занимаемом Вами месте быстро распространяются». После рассуждения о долге государей управлять разумом так же, как общественным мнением, Кройтц восклицает: «Вы один, монсиньор, можете принести Швеции воодушевление и добродетель». 9 октября того же года Кройтц сообщает, что известный писатель Мармонтель читал во Французской академии вслух полученное им от Густава письмо, и оно возбудило там общее восхищение. «От волнения и радости проливали слезы, ибо увидели осуществление своих мечтаний о веке философии и не обманулись в господстве разума и гуманности. В этом их укрепили Вы, монсиньор; лишь просвещенный и добродетельный государь может своим гением и мужеством уничтожить предрассудки, мешающие спокойствию людей. Только Ему предопределено преобразовать свое столетие и вернуть покой в людские сердца». 20 июня 1768 года Кройтц прислал благодарственное письмо от французской Академии наук, в котором статистик и философ-просветитель Д’Аламбер сообщил о намерении Густава воздвигнуть мавзолей Декарту и в связи с этим подчеркнул, что имя Густава во всей Европе столь же знаменито, сколь любимо.