Великая Стена - страница 7

Чего я только не передумал за ночь. Государство оказывается всякий раз умнее или глупее, чем мы полагаем. Теперь для меня наполнились новым смыслом обрывки разговоров между чиновниками, что проезжали мимо нас. «Ослабел дух Чингисхана», — говорили побывавшие с каким-то секретным заданием на севере. Мы не придавали значения их словам: у них, у варваров, всегда так — то присмиреют, то снова принимаются буйствовать, обращать на это внимание — все равно что искать какой-то смысл в полетах галок. Однако на сей раз дело обстояло иначе. В серых степях что-то происходило. Чем больше я об этом думал, тем удивительнее мне это казалось. В мире совершалась глубокая перемена. Кочевничество, видно, шло к концу. Именно Тимур, хромой по прихоти судьбы, явился, дабы установить новое равновесие. Великое смешение варварских народов он связал единой верой — исламом, а теперь стремится закрепить их на территории единого государства. Судя по всему, бессмысленное кочевание народов по земле прекратится, хотя неизвестно, хорошо это или плохо, и кто скажет, какое варварство менее опасно — тайное или явное… Тимур представлялся мне столбом, вбитым в самый центр Азии, а вокруг него — кочевые народы, которые не очень-то склонны прислушиваться к его призывам остановить свой безумный бег.

Сквозь бойницу была видна часть Стены, словно перерезанная надвое лунными лучами. Я пытался представить себе, что подумал Тимур, когда ему впервые показали изображение Стены. Наверняка первым его побуждением было смести ее, сровнять с землей и посеять траву на этом месте, чтобы от нее не осталось и следа. Но, размышляя о том, как оградить свое по-монастырски суровое государство от пагубного влияния, он, наверное, пришел к выводу, что лучшего дара свыше, чем эта Стена, нельзя было и пожелать.

Когда на рассвете наш гость садился в повозку, мне захотелось было спросить его, что же это все-таки за Двадцать второе музыкальное управление, но что-то меня остановило. И не столько правила приличия, сколько боязнь услышать от него еще какую-нибудь гадость. «Чтоб тебе пусто было!» — выругался мой помощник вслед повозке, со скрипом продвигавшейся меж двух каменистых насыпей. Мы стояли, уставившись на простиравшуюся перед нами картину, которая за долгие годы так нам опостылела, что и глаза б на нее не глядели. Хотя нет, теперь она представлялась нам иной. «Чтоб тебя перевернуло!» — бранились мы вслед нашему гостю, который опередил нас, перевернув все в наших головах.

Итак, Стена совсем не то, что мы думали. Та, что, казалось, стоит нерушимо и неколебимо, в то время как у ее подножия все меняется и проходит — границы, время, союзы, сам вечный Китай, — в действительности лишь видимость, и все совсем не так. Стена сама подвержена переменам. Коварней, чем женщина, переменчивей, чем облака на небе, она простерла свое гигантское тело на тысячи ли, но это лишь маска, скрывающая ее вероломную сущность.

Дни шли за днями, а на душе у нас было все так же тяжело. Вот когда мы поняли, как прочно мы связаны со Стеной. Мы проклинали ее за неверность, чувствуя, что от этого нам становится еще хуже. Уверения нашего гостя, что придет день, когда она снова будет служить Китаю, были слабым утешением, так же как и его утверждение, что именно в этой переменчивости и заключается, быть может, истинная мощь Стены, да и чем бы она была, оставайся неизменной, — мертвые камни, и только.

Глядя по утрам на нее, покрытую инеем, я не мог отделаться от мрачных мыслей. Что мы все перед нею? Такой же серой и загадочной она останется стоять и тогда, когда не будет уже и самого человечества. И будет себе разрушаться на трупе Китая, подобно браслету на руке моей тетки, которая уже давно покоится в могиле.

Из душевного оцепенения нас вывела гибель кочевника-лазутчика прямо под Стеною. В последние дни он повадился пускать вскачь коня вдоль Стены, так близко от нее, словно желал слиться с нею воедино, и вот ночью разбился об нее, как слепая птица.

Не дожидаясь указаний, мы составили объяснение на случай, если явится комиссия с нашей стороны или от варваров. Когда мы осматривали Стену, забрызганную кровью на протяжении нескольких десятков шагов (уже раненный, всадник, как видно, продолжал свою безумную скачку), я вспомнил про мост где-то там далеко, которому потребовалась жертва. «Боже мой! — подумал я. — Неужели между ними какая-то связь?»