Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени - страница 32

Подобное положение вещей и пытался более 2000 лет тому назад обосновать в качестве нормы Аристотель. Теперь, оглядываясь в прошлое с высот стремительно разрушающейся мировой рыночной экономики, мы должны признать, что сделанное им во вступительной главе «Политики» знаменитое различение между домашним хозяйством в собственном смысле и производством ради прибыли было, вероятно, самым блестящим пророчеством в области общественных наук, которое, несомненно, до сих пор остается самым глубоким анализом данного предмета. Аристотель подчеркивает, что сущностью домашнего хозяйства в собственном смысле слова является производство для потребления — в отличие от производства ради прибыли, — однако, продолжает он, дополнительное производство для рынка отнюдь не должно разрушить самодостаточность хозяйства, пока урожай в нем выращивается и для пропитания семьи, как скот или зерно] продажа излишков не должна разрушить основу домашнего хозяйства. Воистину, только гений здравого смысла мог утверждать, как сделал это Аристотель, что прибыль является мотивом, свойственным производству для рынка, и что денежный фактор привносит в общую ситуацию совершенно новый элемент, — и однако, пока рынок и деньги остаются простым придатком к домашнему хозяйству, в прочих отношениях самодостаточному, принцип производства для потребления может действовать с прежним успехом. И в этом Аристотель был, несомненно, прав, хотя он и не понял, сколь нереальной была бы попытка игнорировать существование рынков в эпоху, когда греческая экономика уже оказалась в зависимости от оптовой торговли и ссудного капитала. Ведь именно в эпоху, когда писал Аристотель, Делос и Родос превращались в центры страхования морских перевозок, выдачи морских займов, по сравнению с которыми Западная Европа являла собой тысячу лет спустя воплощение крайней примитивности. И однако, издатель «Политики» Джоуэтт, глава колледжа Баллиоль, глубоко заблуждался, считая само собой разумеющимся, будто викторианская Англия лучше, чем Аристотель, постигла суть различия между домашним хозяйством и производством ради прибыли. Впрочем, он нашел для Аристотеля оправдание, согласившись, что «относящиеся к человеку области познания отчасти совпадают и что в эпоху Аристотеля разграничить их было нелегко». Действительно, Аристотель не сумел ясно увидеть последствия разделения труда и его связь с рынками и деньгами, как не смог он понять, что такое использование денег в качестве капитала и кредита. В этих пределах строгая критика Джоуэтта вполне оправданна. Но отнюдь не Аристотель, а Джоуэтт оказался абсолютно невосприимчивым к социальным последствиям производства ради прибыли. Он так и не уразумел, что различие между принципом потребления и принципом прибыли является ключом к пониманию совершенно иной цивилизации, основные черты которой Аристотель безошибочно предсказал за 2000 лет до ее пришествия, имея перед собой лишь первые зачатки рыночной экономики, тогда как Джоуэтт, глядя на вполне развившийся образец, не заметил ее существования. Осуждая принцип производства ради прибыли как «несогласный с человеческой природой», как «безграничный и беспредельный», Аристотель указывал на самую суть проблемы, а именно на глубокое противоречие между изолированно действующим экономическим мотивом и социальными связями, неотъемлемым элементом которых и являются эти границы и пределы.

В целом мы вправе утверждать, что все известные нам экономические системы, вплоть до эпохи заката феодализма в Западной Европе, строились либо на одном из перечисленных выше принципов — взаимности, перераспределения или домашнего хозяйства, — либо на определенном их сочетании. Эти принципы институционализировались с помощью социальной организации, использовавшей, среди прочего, модели симметрии, центричности и автаркии. В рамках этой структуры регулярный процесс производства и распределения обеспечивался через множество самых разнообразных индивидуальных мотивов, которые, в свою очередь, регламентировались общими нормами поведения. Мотив же прибыли не играл здесь заметной роли. Совместное действие обычая и закона, магии и религии побуждало индивида следовать тем правилам поведения, которые в конечном счете позволяли ему занять свое место в экономической системе.