Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина - страница 23
– То есть ты жалеешь, что тебе пришлось… ну, нас родить? ― спросил тогда Броган, и его голос дал скрипучего петуха, а я рассмеялся, чтобы скрыть страх ожидания ответа. Мапино лицо дрогнуло, он схватил нас за плечи и больно сжал.
– Нет, ― сказал он, приблизив лицо к моему, потом к лицу Брогана, смотрел нам в глаза, будто завязывая узлы между душами. ― Нет, ― говорил он снова и снова, ― нет, нет, нет, ― пока мы все трое не разревелись, как дураки. Мапа прижал нас к своим плечам, гладил по волосам и рассказывал про полет, как Земля становилась вдали синим шариком, как менялись вокруг звезды и Солнце становилось все меньше, как он сам спал и просыпался. Цикличность холодного анабиоза подводит сознание к поверхности, повышает температуру, напоминает жизни, что та продолжается, потом опять уводит вглубь, в ледяную темноту, где медленно проплывают образы глубоководных снов, тени памяти, отброшенные на генетическую решетку сотнями тысяч поколений тех, кто смотрел на небо, добывал и ел земные плоды и давал предметам имена…
В конце следующего цикла гемосталь Брогана остался красным, не пожелтел в первичном анализаторе. Это означало, что количество микромутаций не превышало порог Терехова и Ядро могло принять Брогана, вернуть контроль над кораблем, позволить нам наконец улететь с Лепуса. Я очень любил брата. Он умер не сразу после мод’обраха, а прожил еще шестнадцать часов одиннадцать минут, хотя был ли мой брат все еще внутри этого страдающего, искореженного напряжением тела, я не знал.
Мапа принес домой пепел Брогана, спрессованный в серебристый кирпич размером с ладонь, сверху в него был вплавлен кристалл гемосталя, а по периметру было написано «et iterum fugere», «снова полечу» на латыни.
Мапа положил металлический блок на стол между нами, мы смотрели на него и молчали. Во мне будто проломили черную дыру размером с этот кирпич, края ее ломило, а изнутри сочился ледяной холод. Я смотрел на навсегда покрасневший, оплавленный по краям гемосталь и думал, что через два года придет и мой черед ложиться в гнездо управления Ядром, чувствовать, как на голове и вдоль спины закрепляют контакты, ждать пока на них подадут напряжение и думать о том, как здесь умирал в момент крушения корабля первый Томилин ― капитан, с костей которого потом соскоблили достаточно генетического материала, чтобы родились мы, и горели тут снова и снова…
Мы молчали, все пятеро на силовой стене, держащей купол поля. И уходили оттуда вместе, хотелось даже взяться за руки ― плоть к плоти.
– Надо бы Дилиона навестить… ― сказал Микаэль, мы все сейчас об этом думали. ― Каково ему сейчас-то? Лежит, под себя срет, да? Дей, чего твоя мапа говорит-то ― он вообще никогда ходить не сможет? Совсем? Чего он, болван, полез на ту скалу-то?
– Несчастный случай же. Конец сезона, скоро большая охота, он в разведку вызвался.
– А под скалой было гнездо снарка… Дилион арбалет взвел, за стрелой потянулся и не удержался. А вниз там почти четыре метра…
– Упал прямо на снарка, в которого стрелять собирался. Спину переломал и ему и себе. Килограммов сто туша, потому и едим мясное так рано в этом году.
– Ну хоть так, ― через силу засмеялся Микаэль. ― Хоть такая польза…
– Мы домой, ― сказали Эрик и Эйден. ― Мама борща наварила. Дей, она тебя велела на обед зазвать. Пойдешь?
Я должен был пойти к Дилиону, я знал, что должен ― как друг, как брат, как товарищ. Чувствовал, что ему, моему другу, другому варианту моего «я» нужно, чтобы я пришел, пошутил с ним, рассказал о похождениях Тристана, о том, как охота еще не прошла, а везде уже готовят еду из добытого им снарка…
Но я хотел увидеть Илонку и пошел есть борщ, хотя и голоден-то не был.
Илонка ― особенная. Она родилась, когда корабль проходил в Ухо Господа, ее первый вдох совпал с входом в серое ничто. Три месяца межпространственного туннеля, потом десять лет космического полета ― единственный ребенок, маленькая неспящая фея среди полутора тысяч меняющих фазы сна и бодрствования колонистов и экипажа. Говорят, ее очень любил капитан Томилин ― катал на плечах по гулким металлическим коридорам, учил читать, сочинял ей смешные детские стишки.