Великий Моурави 4 - страница 21
такое новшество вызвало восторг старших дедов. Ну, еще правое бревно туда-сюда,
тоже деды будут восседать. Но левое!.. Где же сладостное чувство превосходства?!
Ведь перед ними часами стояли или сидели на кругляках все пожилые ностевцы. Где
почетное право начинать и обрывать беседу? Если все сидят, то и разговор подобен
базарному торгу. И старшие деды объявили войну. Но и новые деды и пожилые
ностевцы решили не сдаваться. И пошло... Уж не только по воскресеньям, но и в
будни с берега Ностури доносились бурные всплески спора. После решительного
отказа спустить в реку Ностури рукотворные - значит, незаконные - бревна новые
деды также отклонили требование отодвинуть бревна к реке на два аршина: нельзя
притеснять и пожилых, для некоторых слов два аршина значат больше, чем три
конных агаджа, но если пожилые хоть с трудом расслышат их, то новым дедам совсем
придется туго. Смертельно оскорбленные старшие деды перестали ходить к реке. Но
тоска по родному бревну, где столько было пережито, пересказано, где бросались
острыми словами, где беспечно смеялись, перебирая, как зерна, веселые
воспоминания, и горестно обсуждали тягостные события, все сильнее теснила
грудь... Не налаживался вечерний досуг и у новых дедов, как-то неловко было
усаживаться на своем бревне и созерцать пустующее стародедовское бревно. Было не
по себе и пожилым. И, пожалуй, всех равно тянуло к общему разговору. А какой
интерес говорить только для собственного уха? Жизнь стала терять свою прелесть.
Первым испугался девяностолетний прадед Матарса, он вдруг почувствовал ломоту в
спине... Оказывается, дед Димитрия тоже обнаружил боль в правой ноге... Речной
воздух - целебный воздух, но уступить - значит потерять уважение. Тут, на
счастье, вмешался пожилой отец Диасамидзе, по его предложению левое бревно чуть
отодвинули вглубь. Потом, скрывать не стоит, польстила просьба выборных от
пожилых: не оставлять народ без поучительных бесед. Потом новые деды, как бы
невзначай, в одно из воскресений, выходя из церкви, напомнили старшим дедам, что
перед богом все люди равны. В конце концов путем взаимных молчаливых уступок все
кончилось благополучно, и берег Ностури вновь заполнился оживленными
обладателями трех бревен. И пошли воспоминания, и полилась беседа - знакомая,
близкая, никогда на надоедавшая.
А сегодня? Не успели ностевцы как следует отдохнуть после воскресного
обеда, а уж на бревнах не осталось места даже для муравья. И что особенно
приятно щекотало самолюбие старших дедов, новых и пожилых - это сборище
молодежи, густо рассевшейся на камнях у подножия бревен.
- Э... э... ха... хорошо сегодня солнце в Ностури купается, - начал
прадед Матарса, - рыба любит, когда о ней небо вспоминает.
- Откуда про любовь рыбы знаешь, когда у нее вместо сердца пузырь стучит?
- Кроме как для живота, ни для кого пользы от рыбы нет, потому бог для
нее солнце жалеет - поверху лучи гуляют, а глубоко не окунаются.
- Бог по уму был узнан; все же напрасно воду не греет: вот у старой Маро
внук купался, совсем синий от холода стал, сколько слез Маро потратила!
- Э, Павле, женщинам слезы лить так же трудно, как кошке босиком по
крышам прыгать.
- Напрасно женщин с кошками равняешь, лучше с птицами.
- А чем похожи на птиц?
- Никто не обгонит их, когда новость узнают. Вот три луны назад царь
Теймураз только думал о рогатках, - лучше б он не думал, - а женщины уже с
криками по улицам летят: "Вай ме! Вай ме! Что будем делать, опять пошлину
проклятым князьям платить!.."
- Хоть на птицу я не похож, - скорее, как клянется моя Сопико, на
пожелтевший кувшин, - все же тоже слышал...
И сразу на камнях задвигались, глаза загорелись.
Прадед Матарса нетерпеливо выкрикнул:
- Многое имею сказать, да воды у меня, как у рыбы, полон рот.
- Может, и у меня полон, но не водою, а молодыми дружинниками, -
насмешливо проронил старший дед.
- На что тебе дружинники?
- Мне нет, а Моурави велел всем пересчитать сыновей и внуков, коней тоже,