Великий Моурави 4 - страница 45

стр.

"Бей неправых!

Не дури" -

Наставляют

пушкари.

Пушки дороги,

схлынут вороги,

словно вороны,

в разны стороны.

Ревниво глядя на огненный бой, "барсы" вновь утвердились в непреклонном

решении добыть в Москве любой ценой орудия, смерчу равные. Боярин Юрий

Хворостинин, может, и расчетлив, но надо убедить, чтоб не отступал от русийской

пословицы: семь пушек от себя отрежь, а единоверцам отмерь.

На первой прогулке Дато и Гиви, обогнув Кремль, вслед за толмачом вышли

на Волоцкую улицу. Подивились "решетке", что замыкала на ночь улицу, а по левой

стороне оной вольготно тянулся женский Никитский монастырь: кельи, собор,

колокольня.

- Для чего "решетка", - недоумевал Гиви, - если монахинь все равно с

колокольни видно?

- Полезешь на колокольню, фонарь не забудь взять, - заботливо посоветовал

Дато.

Переговариваясь, вскоре вошли в Елисеевский переулок. Толмач подвел

друзей к деревянной церкви святого Елисея, воздвигнутой в память встречи

патриарха Филарета с царем Михаилом, государем-сыном. А цель у патриарха была

особая: напрочь очиститься от соблазнительных видений польского плена,

ясновельможных панночек, щеголявших в ментиках и сапожках, точь-в-точь как

Марина Мнишек и подобные ей, жене самозванца, ведьмы.

Жарко разгоняли полумглу свечи, как подобало, тонкие и толстые, перед

иконой "Неувядаемый цвет". Пригляделись. Перед ликом богоматери застыли в

мраморной неподвижности двое: молодец, ладно скроенный, и по его правую руку

женка, видно, его, ладная, хоть не высокая, да гибкая, чертами под стать

гречанке. Толмач приветливо им кивнул.

- Во здравии? Ну, добро, Михаил и Татиана. А грузинам шепотом поведал,

опасливо косясь на икону святого Елисея сумского:

- Неподвижность в миру токмо обман. Плясуны они отменные. Вот в канун

года Нового, на пиру у князя Хилкова, как в Большой терем внеслись сахарные

лебеди, он, Михайло, прыжками под самый свод зачаровал тех лебедей, а она,

Татиана, на гишпанский манер скок, скок, и искры из половиц выбила.

Толмач знал многих. Насупротив храма, как вышли, разговор повел с тут,

видно, жившей сударушкой Анной, как завеличал ее. Роста она достигла среднего,

волосы впадали в цвет каштана, а широко расставленные глаза поражали тайной

силой прорицания.

- Аба! - изумился Гиви. - Будто видит на три века вперед. Такое как раз

для шаирописца.

- Ты знаток песнопений, - важно напомнил Дато, - посоветуй царю Теймуразу

назвать новые шаири "Спор глаз со временем".

Разговор грузин что поток, прорвавший вал. Гулкий! Чудной!

Анна заулыбалась: "Чужеземец, а впрямь будто знаком. Оба, как из далекого

тумана. Встречники! На все три века".

Она несла домотканый рушник, поверх орла в короне вилась надпись: "Слово

плоть бысть". А понизу другая: "Поминовение во брани убиенных".

Узнав, что грузины - свитские дворяне и направляются к купцам

"новгородской сотни" - слободы, чьи дворы чуть повыше Успенского вражка, по ту

сторону ручья, сударыня Анна охотно взялась познакомить их со старейшиной

новгородцев, кому и несла заказной рушник, ярко, словно луч солнца, светивший

красной нитью...

Намотав на ус, как следует выгодно вести оптовую торговлю с

главенствующими городами, азнауры решили вернуться в Греческое подворье, до него

отсюда рукой подать, и не надолго расстаться с толмачом.

Но Москва город загадок, на семи холмах, но на сорока умах. Лабиринт!

Куда легче было там в суровом ущелье Сурами указать туркам, бегущим от Великого

Моурави, прямую дорогу из пределов Картли.

Выбравшись на главную улицу, Тверскую, "барсы" спустились к мосту через

реку Неглинную, обогнули дворики стрелецкого Стремянного полка, добрались,

пыхтя, до "Китай-города" - Большого посада и, попав невзначай в пестрое Зарядье,

безнадежно заплутались.

Кривые узкие улочки, тупики, мостки, лестницы. Пришлось, чертыхаясь,

немало прокружить вокруг Греческого подворья, где справа и слева тянулись