Великий Моурави 4 - страница 45
"Бей неправых!
Не дури" -
Наставляют
пушкари.
Пушки дороги,
схлынут вороги,
словно вороны,
в разны стороны.
Ревниво глядя на огненный бой, "барсы" вновь утвердились в непреклонном
решении добыть в Москве любой ценой орудия, смерчу равные. Боярин Юрий
Хворостинин, может, и расчетлив, но надо убедить, чтоб не отступал от русийской
пословицы: семь пушек от себя отрежь, а единоверцам отмерь.
На первой прогулке Дато и Гиви, обогнув Кремль, вслед за толмачом вышли
на Волоцкую улицу. Подивились "решетке", что замыкала на ночь улицу, а по левой
стороне оной вольготно тянулся женский Никитский монастырь: кельи, собор,
колокольня.
- Для чего "решетка", - недоумевал Гиви, - если монахинь все равно с
колокольни видно?
- Полезешь на колокольню, фонарь не забудь взять, - заботливо посоветовал
Дато.
Переговариваясь, вскоре вошли в Елисеевский переулок. Толмач подвел
друзей к деревянной церкви святого Елисея, воздвигнутой в память встречи
патриарха Филарета с царем Михаилом, государем-сыном. А цель у патриарха была
особая: напрочь очиститься от соблазнительных видений польского плена,
ясновельможных панночек, щеголявших в ментиках и сапожках, точь-в-точь как
Марина Мнишек и подобные ей, жене самозванца, ведьмы.
Жарко разгоняли полумглу свечи, как подобало, тонкие и толстые, перед
иконой "Неувядаемый цвет". Пригляделись. Перед ликом богоматери застыли в
мраморной неподвижности двое: молодец, ладно скроенный, и по его правую руку
женка, видно, его, ладная, хоть не высокая, да гибкая, чертами под стать
гречанке. Толмач приветливо им кивнул.
- Во здравии? Ну, добро, Михаил и Татиана. А грузинам шепотом поведал,
опасливо косясь на икону святого Елисея сумского:
- Неподвижность в миру токмо обман. Плясуны они отменные. Вот в канун
года Нового, на пиру у князя Хилкова, как в Большой терем внеслись сахарные
лебеди, он, Михайло, прыжками под самый свод зачаровал тех лебедей, а она,
Татиана, на гишпанский манер скок, скок, и искры из половиц выбила.
Толмач знал многих. Насупротив храма, как вышли, разговор повел с тут,
видно, жившей сударушкой Анной, как завеличал ее. Роста она достигла среднего,
волосы впадали в цвет каштана, а широко расставленные глаза поражали тайной
силой прорицания.
- Аба! - изумился Гиви. - Будто видит на три века вперед. Такое как раз
для шаирописца.
- Ты знаток песнопений, - важно напомнил Дато, - посоветуй царю Теймуразу
назвать новые шаири "Спор глаз со временем".
Разговор грузин что поток, прорвавший вал. Гулкий! Чудной!
Анна заулыбалась: "Чужеземец, а впрямь будто знаком. Оба, как из далекого
тумана. Встречники! На все три века".
Она несла домотканый рушник, поверх орла в короне вилась надпись: "Слово
плоть бысть". А понизу другая: "Поминовение во брани убиенных".
Узнав, что грузины - свитские дворяне и направляются к купцам
"новгородской сотни" - слободы, чьи дворы чуть повыше Успенского вражка, по ту
сторону ручья, сударыня Анна охотно взялась познакомить их со старейшиной
новгородцев, кому и несла заказной рушник, ярко, словно луч солнца, светивший
красной нитью...
Намотав на ус, как следует выгодно вести оптовую торговлю с
главенствующими городами, азнауры решили вернуться в Греческое подворье, до него
отсюда рукой подать, и не надолго расстаться с толмачом.
Но Москва город загадок, на семи холмах, но на сорока умах. Лабиринт!
Куда легче было там в суровом ущелье Сурами указать туркам, бегущим от Великого
Моурави, прямую дорогу из пределов Картли.
Выбравшись на главную улицу, Тверскую, "барсы" спустились к мосту через
реку Неглинную, обогнули дворики стрелецкого Стремянного полка, добрались,
пыхтя, до "Китай-города" - Большого посада и, попав невзначай в пестрое Зарядье,
безнадежно заплутались.
Кривые узкие улочки, тупики, мостки, лестницы. Пришлось, чертыхаясь,
немало прокружить вокруг Греческого подворья, где справа и слева тянулись