Великий тайфун - страница 4

ПОД КРЫШЕЙ СЕРАФИМЫ ПЕТРОВНЫ

Ночью завыл ветер. Он дул с моря, врывался в улицы Рабочей слободки, спрятавшейся за горой, остервенело рыскал по темным дворам, открывал калитки и сердито хлопал ими.

Избушка Серафимы Петровны вздрагивала под лобовыми ударами ветра. Лист железа на крыше, плохо прибитый, нудно скрипел, будто кто-то силился оторвать его.

Виктор Заречный проснулся. Проснулась и Женя. Они спали на полу. Серафима Петровна постелила им перину в передней комнате, которая служила ей «гостиной». Сбоку стоял венский диванчик, а в головах — швейная ножная машинка. «Гостиная» была так мала, что в ней можно было положить еще только одного человека — у порога двери, которая вела в кухню.

— Не спишь? — прошептала Женя. — Какой ужасный ветер!

— Должно быть, тайфун, — шепотом отозвался Виктор.

Серафима Петровна тоже, кажется, не спала у себя за дощатой, оклеенной обоями перегородкой.

Виктор оглядел в темноте комнату.

«Как убого! — подумал он. — Нищета!»

Вчера он заметил на матери стоптанные башмаки. Говорит она не так, как говорила прежде: голос стал не ее, чужой; должно быть, зубов осталось мало.

«Бедная ты моя старушечка! — подумал Виктор. — Не дождешься, видно, хорошей жизни… Впрочем, ведь революция. Революция! Вся жизнь должна измениться».

Ветер сильным порывом ударился в стекла окон, торопливо пошарил по стене, свистнул за углом, рванул с еще большей силой железину на крыше.

— Боже, какой ветер! — снова прошептала Женя, прижимаясь к Виктору.

— У меня не выходит из головы вчерашний парад, — заговорил Виктор. — Всеобщее ликование! Городская буржуазия и грузчики под одним красным знаменем!

— Да, да.

— А революция ведь в самом деле всенародная. Чувство-то у большинства одно: самодержавие свергнуто!

— У одних это вызывает одни надежды, у других — другие, — заметила Женя.

— Верно. В этом-то и вся соль. Не всеми только это осознано. У меня ощущение личной свободы полное. Не висит над головой ни каторга, ни ссылка. Я знаю, что мне не надо прятаться, не надо думать — вдруг придут на квартиру, возьмут, уведут… Исчезло это постоянное ожидание ареста. Но все, что произошло, — это половина того, за что велась борьба, за что погибло столько людей.

Виктор умолк, вспомнив свою последнюю ссылку, дорогу в Орленгу, случай в Качуге.

— Где-то сейчас Коновалов? Ведь он тоже теперь свободен.

— Бедная Свиридова! — тихо отозвалась Женя.

— Она была такая чудесная, чистая, светлая, — вспоминал Виктор. — Не могу отделаться от страшной картины: Свиридова скрылась под водой, а ее соломенная шляпка с фиалками осталась на воде и поплыла по реке… Когда я вспоминаю об этом, меня охватывает чувство виновности в ее смерти.

— Да в чем же ты виноват, Витя?

— Да, конечно, что я мог сделать? Но когда на твоих глазах гибнет человек и ты стоишь и смотришь… Смерть ее представляется теперь особенно нелепой. Она покончила с собой, а Коновалов остался жив. Узнает о ее смерти — будет считать себя виновником ее гибели, будет казнить себя.

За перегородкой послышался голос Серафимы Петровны:

— Не спите?

— Не спим, — ответил Виктор. — Ветер разбудил.

— Тайфун, — сказала Серафима Петровна. — Я тоже не могу спать, когда тайфун. Ты, Витя, Сосниных помнишь?

— Помню.

— В прошлом году вся семья утонула в Амурском заливе. Поехали в небольшой шаланде к себе на заимку, полный трюм был известки в мешках. Поднялся тайфун. Больше никто их и не видал. Наверное, залило водой шаланду. Так без следа и пропали: и он, и она, и трое детей, и два китайца — лодочники.

— Страшно подумать! — отозвалась Женя.

Серафима Петровна вздохнула:

— Вот иной раз выбросит разбитую шаланду на берег — и ни одной душеньки в ней. Куда делись люди? В волнах погибли. В море погребены… Ну, спите, спите! До утра еще далеко.