Великий тайфун - страница 9

Итак, я — в Петрограде! В Санкт-Петербурге, как еще совсем недавно его называли. В великом городе.

Достоевский недаром назвал Петербург «умышленным» городом — не потому, что его «умышлил» Петр, а потому что, как бы это тебе сказать, весь он какой-то… из идей и мыслей. Бывают города, которые не родят никаких дум, а вот Петербург заставляет думать. Здесь нет ни одной улицы, где бы хоть что-нибудь напоминало благословенную провинцию. Во всем таится какая-то тревожная мысль. А какая история у этого города! Ко всему ведь это — колыбель русской революции!

Более двухсот лет нерушимо стоял он как твердыня монархии. И сейчас еще посреди вокзальной площади, изрезанной трамвайными линиями, громоздится, как символ самодержавия, бронзовая фигура царя Александра Третьего. Не двинется ни на шаг вперед могучий конь, на котором грузно сидит самодержец всея Руси. Царь туго натянул поводья, конь недовольно опустил голову. За памятником сверкает белизной пятикупольный храм с золотыми крестами. Несокрушимостью веет от памятника, от белого храма. Кажется, вовсе и не было никакой революции.

— Скажите, товарищ, как пройти на Невский проспект? — обратился я к носильщику, вышедшему вслед за мной из дверей вокзала.

— А вот он, — указал рукою носильщик и посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Что же ты спрашиваешь, когда широкая улица, начинающаяся от площади, у того самого белого храма, куда ты смотришь, и есть Невский проспект?»

— Это Невский?

Носильщик опять взглянул на меня: уж очень взволнованным, по-видимому, было мое восклицание.

— А какую гостиницу вы порекомендуете? — вновь спросил я.

Носильщик оглядел меня.

— Вам подешевле?

— Да, конечно.

— Идите в «Пале-Рояль». Меблированные комнаты. По Невскому первая улица налево — Пушкинская.

— Спасибо, товарищ.

Утро было свежевато для моего осеннего пальто, я поднял воротник и спустился по каменным ступеням. Ко мне подкатили сразу три извозчика на дутых шинах:

— Подвезем?

Я отрицательно мотнул головой, перешел через площадь, по которой в разных направлениях двигались, позванивая, полупустые трамвайные вагоны, и вышел на Невский, на панель левой его стороны. Кое-где дворники убирали конский навоз с торцовой мостовой, сыроватой от выпавшего и растаявшего снега.

Хотя я, как тебе известно, человек не юных лет, но по натуре своей остаюсь все еще романтиком, мечтателем, как меня некоторые друзья называют, легко и бурно приходящим в восторг. Видевший только необозримые просторы синего океана да зеленые дебри Приморья, Сахалина, Сибири, попав в Петроград, я переживал тот душевный трепет, который знаком каждому молодому человеку, да и, вероятно, многим людям зрелого возраста, приезжающим впервые в столицу, в этот необыкновенный, в этот удивительный, в этот единственный в своем роде город.

На Невском проспекте оставалось еще много красных флагов, вывешенных в первые дни революции, у продовольственных магазинов стояли очереди, но ощущение старого Петербурга, так хорошо знакомого по Пушкину, Гоголю, Льву Толстому, Достоевскому, охватило меня. Мне и сам воздух показался знакомым.

Конечно, без Пушкина было бы, вероятно, совсем иное восприятие этого города. Великие классики отразили в своих произведениях скрытую от взоров людей многоликую душу его.

Вот в этой карете, что остановилась возле магазина с вывеской: «Садоводство В. К. Френдлих», — в ней целый мир, душа петербургской аристократии, потрясенной сейчас революцией. Из кареты вышла дама под черной вуалью, в длинном черном платье. Неизвестно, для чего ей понадобились цветы в столь ранний час. Ведь и магазин-то, вероятно, закрыт.

А вот идет по панели чиновник с петлицами коллежского регистратора на воротнике изношенного пальто. Это другой мир, другая душа Петербурга — душа «униженных и оскорбленных», приветствующих сейчас «государственный переворот».

Я шел по краю широкой панели, озираясь по сторонам.

— Подвезу, господин, — услышал я голос за спиной.

Извозчик в синем кафтане, в блестящей клеенчатой шляпе с металлической пряжкой спереди, по-видимому, угадал во мне приезжего человека.

— Садитесь, господин товарищ.