Великое Делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой - страница 11

Что помню я? Помню дом со стенами из глины и соломенной крышей; помню своего отца, высокого и крепкого крестьянина; помню мать, окруженную оравой кричащих ребятишек.

Мне было шесть или семь лет, когда мы, возвращаясь с ярмарки, были настигнуты конным отрядом какого-то кастеляна. Я спрыгнул с телеги и спрятался в кустах. С дороги доносились крики, ржание коней. Гремя колесами, промчались по дороге повозки, и все стихло. А я все сидел в кустарнике, боясь шелохнуться.

На рассвете осторожно выбрался на дорогу. Лицом вниз лежал мой отец. Он был холоден, как утренняя земля, на которой он лежал. Я тряс его за плечи, но напрасно. Со стороны болот медленно наступал густой туман, Солнце поднималось все выше и выше, а туман становился гуще, воздух — все более холодным. Я не плакал. Слишком грубым было мое воспитание, да и жили мы тогда в очень жестокий век.

Я сделал то, что сделал бы каждый покинутый ребенок на моем месте,- я пошел по дороге. Мне некого было ждать, и никто не стал бы искать меня. Дом свой я и не пытался найти, так как уехали мы от него далеко. Помню, что мы проезжали две или три крепости, помню большие мосты над быстрыми реками…

Все вокруг было незнакомым. Впереди чернел лес, справа вставали высокие и голые горы Арденн. Я шел весь день. К вечеру, прокравшись сквозь открытые ворота какого-то замка, я отыскал по запаху вход в трапезную каноников. Один из них пожалел меня и хотел было накормить, но появившийся в трапезной важный рыцарь увел меня в другую комнату и стал расспрашивать. Я повторил свой рассказ, сказал, что мой бедный отец все еще лежит на дороге к замку… Рассказ не понравился рыцарю. Он приказал своим слугам вывести меня на дорогу.

И замелькали под моими ногами камни древних дорог. Сейчас, умудренный чтением многих хроник и летописей, я знаю, что нечестиво топтал своими босыми ногами камни, по которым шли римские легионы Цезаря. Шли, чтобы в жестоких боях уничтожить славные племена, населявшие древние земли Брабанта и Генегау, Фландрии и Артуа. По этим же дорогам шел первый наш епископ-святой Серваций, неся бедным язычникам крест и имя Иисуса Христа. Правда, насколько я знаю епископов, они редко ходят пешком, предпочитая крытые повозки на высоких, обитых железом колесах, и за ними всегда едет обоз с хлебом и вином, медом и дичью, а впереди и по бокам скачут рыцари — вассалы епископа, но все могло быть по-другому в те времена.

Во время своих странствий я примыкал то к нищим, то к странникам, возвращавшимся из святых земель Палестины или из Рима, слышал десятки удивительных рассказов о войнах и о разбойниках, о нравах халифов Востока и христианских; королей. Старался я услужить странникам, чем мог, получая в награду чаще всего зуботычины.

Наконец я попал к одному нищему. Это был старый воин, покрытый рубцами и шрамами. На левой руке у него остался только один палец. Он долгие годы «воевал с сарацинами в Палестине, но, когда христолюбивое воинство -крестоносцев в священной войне за гроб господень связало себя вассальной зависимостью со злонамеренными язычниками — персидскими монголами, не захотел мириться с таким кощунством и, покинув Палестину, вернулся домой.

За время отсутствия его небольшое наследственное поместье было отдано за долги аббатству, и монахи не пустили законного владельца даже на порог. Обиженный и озлобленный, он стал промышлять нищенством, а где было можно, и воровством.

Как ни покажется странным, но ворованное казалось ему вкуснее и слаще, чем доброхотное подаяние. Он никак не мог расстаться с воспоминаниями о героических битвах, о штурмах крепостей, о многодневных переходах в безводных пустынях, когда доблестные христианские воины падали замертво от жары и жажды, устилая своими благородными телами путь к крепостям неверных.

Иногда на постоялых дворах он рассказывал о своих странствиях, но рассказы его не производили на людей впечатления: к тому времени многие осмеливались откровенно смеяться над подвигами и особенно над неудачами славных крестоносцев.

Этот бродяга — звали. его. Готфрид — временами очень жестоко колотил меня. Нанося мне удары, он, по-видимому, переносился мыслью в осажденный город, и если бы. я не вырывался от него, то давно протянул бы ноги.