Великое кочевье - страница 31
Это не смутило Яманай. Успокаивая себя светлой надеждой, она подумала: «Все равно он приедет… Этой ночью увезет меня».
На ее голову неожиданно опрокинули полную чашку парного молока. Она вскрикнула от испуга, хотела вырваться, но женщины усадили ее на кровать, и, отгораживая занавеской, запели:
Яманай прижала ладони к ушам, чтобы не слышать свадебных песен.
В ночь перед тоем жених не сомкнул глаз. Он копал ямы для костров, укреплял огромные казаны и рубил дрова. Сам с собой разговаривал вполголоса:
— Скоро у тебя, Анытпас, будет свой очаг, свои табуны. Большой Человек намекнул, что он посадит тебя на твою собственную лошадь.
Неделю назад, когда Анытпас кочевал с табунами по ту сторону хребта, за ним прискакал посланец:
— Хозяин зовет.
Сердце парня больно сжалось: «Опять разобьет губу, как прошлый раз, когда волки задрали жеребенка».
Но Сапог великодушно встретил его чашкой араки, после короткого разговора о табунах многозначительно кивнул на Шатыя и сообщил:
— Вчера кам быстрокрылой ласточкой летал на седьмое небо, к доброму богу Ульгеню. Там он услышал: «Самый покорный человек на земле — Анытпас Чичанов. Жените парня на первой красавице — и устройте веселый пир. Дайте ему — за послушание его — удалых коней, пусть он сам будет богатым хозяином!» Я выполняю волю доброго бога. Пусть он укрепит в тебе, сын мой, железную силу и великую покорность.
Безусое и безбородое лицо пастуха посветлело, а в косых глазах запылали огоньки благодарности и преданности.
На рассвете он наполнил казаны водой и запалил костры. Дым разостлался над росистой поляной. Вскоре по всей долине разлился запах мяса и жирного супа.
Каждый вечер этот запах будет наполнять его, Анытпаса Чичанова, аил. Свой очаг, теплая постель, веселая жена, встречающая мужа полным тажууром араки, уважение соседей. Еще недавно все это казалось заманчивым и неосуществимым — и все это придет завтра. С лица не сходила радостная улыбка.
Пиршество началось, когда невесту облили молоком.
Мясо лежало грудами, над ним клубился пар. Гости сели на землю и, сверкая ножами, отрезали каждый для себя кусок за куском.
Работники Сапога, распахнув тесовые ворота, вытащили кожаные бурдюки с аракой. За ними степенно вышагивали гости в шубах, крытых шелком. Богатые соседи — Копшолай Ойтогов и Якши Жиргалаев — вели Сапога под руки. Щеки его слегка порозовели, глаза то смиренно потухали, то вспыхивали. Он остановился перед народом, высоко подняв голову. Так он выходил к своему племени, когда был зайсаном, в этой же розовой шубе и старомодной барашковой шапке. Теперь недоставало ему только той увесистой бляхи родового старшины, которую в свое время даровал ему царь.
— Сердце мое — кусок масла: заботливый пастух своей покорностью, как огнем, растопил его, — заговорил Сапог. — Если бедный человек бережет хозяйские табуны, то хозяин сделает жизнь этого человека беспечной.
Он заверял, что готов помочь бедняку встать на ноги, обтабуниться, сказал, что завтра раздаст дойных коров самым беднейшим сородичам в безвозмездное пользование на все лето. Ну, позовет за это к себе сено косить, дрова рубить, потом взрослого теленка возьмет — и только.
— Даже в советских книгах печатают, как я забочусь о своем народе.
Он выдернул из-за пазухи свежий номер журнала. На плотной обложке стояли золотистый сноп и ярко-зеленый плуг, а вверху были оттиснуты крупные буквы «Спутник земледельца. Май 1925 г.». Раскрыл журнал как раз на той странице, где начиналась статья агронома Н. В. Говорухина «Передовой культурник Горного Алтая», и пальцем ткнул в свой портрет.
Кочевники вырывали журнал друг у друга и всматривались в портрет человека, устроившего этот пир.
Сапог, покашливая, снова заговорил:
— Только один человек в родных горах тявкает на меня. Имя его — Борлай Токушев. Всем вам должно быть стыдно за него. Пора укоротить ему руки и приглушить голос. Пусть помолчит, — у нас силы будет больше.
Толпа зашумела. Многие торопились подчеркнуть свою неприязнь к братьям Токушевым. Но Тыдыков, продолжая говорить, повел бровями, — и вскоре стало так тихо, что были слышны вздохи.