Веллоэнс. Книга первая. Восхождение - страница 16

одному метательному ножу в сапоге. И, наверно, во внутреннем поясе отравленные

иглы и завернутый кругом булатный клинок. Сколько оружия у тарсянина, никто ни

разу точно не угадал. Даже после бани, будучи в чем мать родила, Марх все равно

мог невесть откуда вытащить замысловатое военное чудо. Что же, против

каганатской орды даже вооруженный до зубов, он как медведю пчела – разозлит и

не более.

***

Халил обмакнул кисть в пиалу с красилом. На холсте рождался силуэт

пятерых путников на фоне горного хребта.

– Им понадобится помощь.

Прозорливец закрыл глаза:

– Сила единения в действии… Вырисовывается пламя, пещера и горы…

На блестящей безволосой голове проступил пот:

– Свет и пламя… Надо бы проведать о них.

Слуга принес кувшин с отталеной водой. Смуглый старец нетоопливо повел

рукой в сторону степи:

– Горез, приготовь мне пятый набор и младший канун. Я отправляюсь

немедленно.

– Пожелает ли господин взять с собой слугу?

– Не в этот раз, друг. Ясности нет, и будет лучше тебе остаться в поместье.

Возможно, я нашел Царскую драгоценность. И, возможно, не одну.

Юноша помог хозяину умыться. Халила объяло фиолетовым вихрем и унесло

в северный край.

***

Спустя три недели пути густолесные чащобы поредели, а под копытами

навьюченных мулов заскрипел песок. Солнце жарило не по-осеннему, воздух стал

сух и безвкусен. До окоема простиралась великая хуннская степь, с редкими

кустами и мелководными речушками. По всей равнине волнами проходили скудные

травные всполохи – раскачивался на ветру ковыль, играл типчак, колыхался овсец.

Глаза страдали от такой свободы и пустоты, пытались ухватиться хоть за

какой-то островок, деревце, или холм – но эта их прихоть оставалась

неисполненной.

Когда близился вечер, путники треножили животных и раскидывали ночлег.

Марх доставал из узелка лепешки с сыром и лук, Авенир же раскидывал спальники

и вытаскивал мехи с водой и чаем. Вина странники не взяли – монахи Бадучены

воздерживались от хмельного, а исполнять торбские каноны новоявленные

соглядатаи начали уже в Глинтлее – тамильцы могли следить за ними от самих

имперских ворот.

Сабельщику не нравилось, что рекрут (хотя рекрутом он был раньше, теперь –

брат и напарник) собирает травы, читает какую-то книжонку и проводит время в

размышлениях, покручивая в руках бирюльку с лазуритом. Но здесь, в степи, он

ему не хозяин. Юноша рассказал, что сиротой попал в услужение к старой ведунье

– там и научился травам да простым заклинаниям, но потом сбежал и прибился к

амишам. Сам воин не доверял магии – считал ее, в лучшем случае, хитрыми

фокусами. А, хотя пусть ворожит, зла от этого никому пока не было, да может

Чыдаху чего покажет – не только же речами его умащать. Настоящих магов Марх

видел лишь два раза – и одного из них убил своими руками. Злобный Тандкрит

думал, что оскорбление сойдет ему с языка. Хм, тарсянина, конечно, сожгла бы та

огненная стена, да вот только не подрасчитал чародей, что метательный топорик

достанет его быстрее. А второй… Марх содрогнулся. Ледяной голем – не то

человек, не то асванг, обладающий огромной мощью. Лишь однажды ему

приходилось пройти путем Ен-Гарди – дорогой, лишь касавшейся заснеженных

обителей Фаэлсиргра, но никогда не забыть того леденящего душу ужаса – страха, который сковывает тело, парализует отвагу и ведет в погибель, словно

гипнотический взгляд василиска. А что же происходит там, в глубинах его земель?

Охота дрыхнуть пропала. Сабельщик выбрался из мешка и пошел в отхожее.

Окинул взглядом стоянку – мулы спали, Авенир уже закончил свои чтения с

молитвами и кутался в шерстяной плащ. Костер не разводили – в сухостое степь

вспыхнет, как промасленный пергамент, да привлекать внимание зверей и людей

лишний раз не стоит. Надо зайти подале, а то молодой еще проснется, испугается с

непривычки. Да, степь – такое место, слышно на расстоянии полета стрелы. Не то, что город – гвалт, ор, повозки скрипят – не угадаешь, что за углом творится.

В темноте ночи разливалась тихая мелодия. Она проявилась из ниоткуда, мягко обволакивая своим покоем и добром. Лидийские напевы говорили о

вечности, любви, радости и надежде. Текучие, медовые звуки проникали внутрь