Венецианская маска. Книга 2 - страница 47

— Как мать? — спросил Алессандро, когда они обменялись словами приветствия.

— Неважно, но она все время спрашивала, когда ты, наконец, приедешь. Альвизе и Витале — редкие гости здесь, да и Маурицио бывает ненамного чаще. Пьетро обязательно примчался бы сюда из Падуи, если бы только мать позволила. Он пишет мне о себе, а я сообщаю ему обо всем, что делается в доме.

— Мы тоже регулярно пишем друг другу. Недавно у меня было кожное воспаление на руках, и он прислал мне мазь, которая очень помогла.

Лавиния помнила, как холил Алессандро свои бледные, с длинными тонкими пальцами, руки.

— Он очень опытный лекарь. Алессандро, я провожу тебя к матери прямо сейчас. Ей не понравится, что я задерживаю тебя.

Аполина Челано выглядела совершенно усохшей, какой-то маленькой, особенно, сидя на большой кровати и опираясь на подушки. В ее глазах вспыхнул огонь гордости при виде старшего сына, появившегося перед ней во всем малиново-красном великолепии шуршащей сутаны. На его груди висел массивный золотой крест, усыпанный дорогими драгоценными камнями. Годы не обезобразили его, и все, что он когда-то задумал, имело обыкновение исполняться. Алессандро поцеловал матери руку, нежно прикоснулся губами к щеке и уселся в кресло возле кровати.

— Ну, мать, как ты себя чувствуешь?

— Ты же видишь, как, — отрывисто произнесла она в ответ. В старухе зашевелилась зависть к полному сил и здоровья сыну. — Скоро вы все освободитесь от меня. Только нечего потом за меня молиться. Я сама позабочусь о пасторе — у меня есть свой духовник. Лучше расскажи-ка мне о последних скандалах в Риме.

Он очень сдержанно усмехнулся.

— Мать, у меня нет возможности растрачивать время на досужие сплетни.

— Значит, годы превратили тебя в зануду. Чего это ты складываешь пальцы домиком? Я этого терпеть не могу! — Он совершенно бессознательно приобрел странную привычку складывать, пальцы вместе, как это делают святые на картинах.

— Я приехал сюда не для того, чтобы меня отчитывали, словно шестилетнее дитя, — жестко произнес Алессандро. — Мне кажется, тебе будет интересно узнать, что я довольно серьезно разговаривал с Филиппо относительно отсутствия наследника главы рода. Должен сказать, что эта напасть затмила собой даже нашу победу над домом Торризи.

— Дом Торризи жил и продолжает жить, пока дышит Доменико.

— Но Доменико в тюрьме, и ему оттуда уже не выйти. Я упомянул об этом, когда беседовал с дожем, и он сообщил мне, что имя Торризи уже вычеркнуто из Золотой Книги. Никакого помилования не предусмотрено — единственной милостью по отношению к Торризи было решение не подвергать его пыткам.

Глаза Аполины блеснули из-под сморщенных, покрытых пигментными пятнами век.

— Торризи будут жить, пока жив тот, что сейчас в тюрьме, и будь я сейчас на ногах, я непременно подкупила бы кого-то из тюремщиков, чтобы те подсыпали отравы ему в еду!

— Сейчас все не так просто, как раньше, во времена твоей молодости, — непреклонно возразил Алессандро, невольно садясь глубже в кресло, как бы не желая принимать участия в ее злословии. — Но в любом случае я запретил бы подобный акт, заняв в этом вопросе столь же непреклонную позицию, как и в деле Филиппо, отказавшись ходатайствовать от его имени перед Папой, чтобы последний согласился аннулировать его брак с Эленой.

— Ага, значит этот дурачок Филиппо начинает мало-помалу прозревать? — это была самая лучшая из новостей, которую ей сообщил старший сын, поскольку теперь можно было не сомневаться, что он уже был готов согласиться с нею в том, на что она ему уже давно намекала. И она была очень довольна, что Алессандро не согласился способствовать аннулированию этого брака. Все это могло продлиться годы, что в свою очередь предполагало, что все это время у Филиппо были бы связаны руки, поскольку произойди что-нибудь с Эленой, на него первого пало бы подозрение. — Знаешь, что я по этому поводу думаю?

— Что же?

— Что этот дурак никогда по-настоящему не был влюблен в Элену, но даже и сам не подозревал об этом.

Слова матери заставили Алессандро призадуматься. Поскольку она никого из своих детей не любила так, как Марко, вполне логично предположить, что Филиппо, лишенный материнской любви в детстве, был человеком, слишком изуродованным нравственно, чтобы признавать в себе способность любить. Алессандро, который достаточно хорошо изучил натуру человеческую, знал, что нет в мире ничего сложнее человека.