Венецианские сумерки - страница 71

Притихшие громады зданий на берегу канала четко вырисовывались в свете фонарей. Ни голосов, ни смеха не слышалось в темноте, некому было любоваться видом ночного города. Нет, подумала Люси, наши судьбы не направляют чьи-то незримые длани. Нами не руководят ни боги, ни темные, внушительные фигуры — полубоги-полулюди, что с вершины горы обозревают всевидящим оком избранных все лежащее внизу. Только мы сами, думала она, шагая по освещенным улицам и пробираясь по темным закоулкам. Никто, кроме нас. Только мы.

Назавтра она потихоньку уехала, отправившись пораньше, чтобы избежать нежелательных встреч. При ней были сумка с самым необходимым и виолончель. За остальным она пошлет. Проходя мимо почтового ящика, она опустила в него письмо, адресованное Марко. Она писала, что хотела с ним увидеться, приходила в кафе, но его не застала. Считай, что тебе повезло, добавила она: Люси в тот день едва ли была приятным собеседником. Печально, продолжала она, но ча-ча-ча больше не будет, и слоненку придется прогуливаться без моего сопровождения.

В последующие недели Фортуни часто замечали на городских улицах и в переулках. Он надеялся, Люси покажется в окне кафе, на площади, в книжном магазине, на борту проходящего мимо речного трамвая. Он искал ее в садах Кастелло, поздним вечером — на набережной Скьявони, после наступления ночи — в Каннареджо; повсюду ему чудились ее развевающиеся волосы, размашистый шаг, смех, бездонная зелень глаз.

Иногда он испытывал подобие удовольствия при виде какого-нибудь памятного места, к примеру статуи, возле которой она постояла во время их очередной совместной прогулки. Как-то он остановился у фонтана на площади Сан-Марко, вблизи театра «Фениче». В нем ожило воспоминание о том вечере, когда Люси плескала себе водой в лицо и стряхивала брызги. От этого ему даже на время сделалось хорошо.

Но стоило ему вернуться домой, как вечерняя пытка возобновлялась. Он названивал Люси, однако номер был отсоединен; он стучался в двери ее квартиры, но никто не отзывался. Неделями, вечер за вечером, он просиживал у себя в кабинете, и ему не хотелось ни спать, ни рассматривать успокоительную сцену «Рождения Венеры». А снаружи, где недавно резвились, как дельфины, речные такси, слышался лишь однообразный гул городского транспорта.

Однажды кто-то в консерватории мельком упомянул о том, что Люси уже несколько недель как уехала. Фортуни перестал блуждать по городу и уединился в стенах своего дома, со своими картинами и библиотекой. Дни стали короче, и осенняя прохлада уступила место зимним холодам. Мало-помалу в иссиня-черных ночах той зимы мечта о Люси стала тускнеть, и, по мере того как она блекла, слабела вера Фортуни, его сила воли. В конце концов он понял, что больше не сможет жить надеждой.

Как-то вечером, сидя в гостиной, он откинул усталую голову на спинку кресла и почувствовал, как тело его уступает непреодолимой вялости поражения. И вопреки внутреннему голосу, говорившему: держись за свои чувства, иначе окончательно ее похоронишь, — Фортуни расслабился. Убедившись, что сердце его Лючии никогда не будет ему принадлежать, он отказался от борьбы, и боль постепенно пошла на убыль. И когда он перестал цепляться за подлокотники кресла и с силой выдохнул воздух из легких, это было похоже на глухое стенание, на замирающую каденцию доигранной до конца музыкальной пьесы.

Через несколько месяцев в одном из семи помещений кафе «Флориан» Фортуни угощал дюжину гостей из консерватории, преподавателей и студентов, собравшихся отметить отъезд молодого человека по имени Марко Мацетти — одаренного юного скрипача; Фортуни встречал его и в консерватории, и на площади, где тот играл вместе с Люси. От этого Мацетти ждали больших свершений; он уезжал в Рим, и Фортуни, в приподнятом, жизнерадостном настроении, вдруг проникся симпатией к нему, поскольку сам молодым человеком уехал в Рим.

Лампы в комнате были подвешены низко, и на ярком золоченом потолке играли тени, отчего декор в стиле рококо казался живым. На стенах, загроможденных портретами, мельтешили силуэты гостей. Одни сидели, другие стояли вокруг столов, то склоняя голову, чтобы прислушаться, то запрокидывая в приступе хохота. Снаружи лежала, в голубом свете зимнего вечера, площадь Сан-Марко, эта огромная гостиная, опустевшая с окончанием сезона.