Венера и воин - страница 48

– Именно так. – Друзилла снова усмехнулась и пожала плечами.

– Я по-другому воспринимаю любовь, – прошептала Пила. – Как нечто чудесное, прекрасное.

– А ты была хоть раз влюблена? – Глаза у Друзиллы округлились.

– Я уже была невестой. Вскоре должна была состояться свадьба, когда римские солдаты… ну, да остальное ты знаешь.

– А ты по-настоящему любила своего жениха? Какой он был?

– О да. Хелфгурд – чудесный мужчина, высокий, сильный, мужественный, и он меня любил.

– Неужели среди вас, диких германцев, такое возможно?

– Друзилла! Каждый, у кого есть сердце, способен любить, нужно только встретить того, кто разбудит это сердце.

– Ай, это опять что-то из области твоих странных заклинаний, не так ли? А мне было бы лучше, если бы у меня был муж, богатый, уважаемый, кто мог бы обеспечить мне хорошую жизнь.

– Что же тогда отличает тебя от Ромелии? – захотела узнать Пила.

– О, да все подряд. Прежде всего я никогда не найду такого мужчину, я ведь всего лишь Друзилла, рабыня.

– К счастью. Иначе я тогда осталась бы совсем одна и у меня не было бы никого, кто мне помог бы.

Друзилла бросила на Пилу косой взгляд.

– Если тебе вообще можно помочь.

Валериус и Ромелия вернулись из комнаты, где лежал мертвый Барбилус. Ромелия выражала нетерпение и сердилась, Валериус был тих и погружен в задумчивость. Пока их несли домой в носилках, Друзилла и Пила следовали за ними с пустыми корзинками. И каждый из четверых думал о своем.

На следующее утро вилла уже в самую рань стала похожа на встревоженный улей. Нагружали вьючных животных, рабы носили коробки и сундуки. Ромелия ехала в своих носилках, обе ее дочери, Ливия и Валерия, также. Греческие няньки бежали рядом с носилками и следили за тем, чтобы девочки чего-нибудь не натворили и не выпали из носилок.

Валериус скакал на прекрасной лошади, а рядом – его сын Северус. Титусу также, причем впервые, разрешили ехать на пони. Он был очень горд и уже за час до отъезда уселся на лошадь. Северус привесил к поясу деревянный меч и надеялся встретиться с целой бандой разбойников, которых он собирался мужественно обратить в бегство. Отъезд замедлился из-за появления Флавии. Она выглядела очень огорченной, под глазами у нее залегли темные полукружья. Всю прошлую ночь она провела, бодрствуя у ложа мертвого Барбилуса.

– Ромелия, ты не хочешь принять участие в погребении? – спросила она бесцветным голосом, когда увидела процессию рабов.

– Сожалею, Флавия, но ты ведь не могла ожидать от меня всерьез, что из-за смерти твоего мужа я отложу переезд, который запланировала еще несколько недель назад. Знаешь, я сейчас раздумываю над тем, действительно ли ты подходишь по рангу к нам в знакомые. Ты теперь вдова, и тебе следует проводить дни в печали и воздержании. А у меня стиль жизни совсем другой. Мне требуется спутница для посещения театральных представлений, игр или бани. Она вместе со мной наслаждалась бы жизнью, а не печалилась день и ночь. На меня твое общество нагонит тоску. Прощай, Флавия. Пила выведет тебя отсюда.

Пила сглотнула. Бедную Флавию вышвыривали вон. Все же она должна была послушаться. Она, следуя на почтительном отдалении, проводила Флавию к воротам. У выхода Флавия обернулась.

– То, что у нее нет сердца, я знала всегда, – произнесла она тихо, – и то, что она высокомерна, я тоже знала. Вот именно из-за этого она и свернет однажды себе шею.

Пила уставилась на нее. Не были ли проклятием слова Флавии о Ромелии? Если это так, то уже две женщины прокляли Ромелию. Пила была уверена, что Ромелию, с ее характером, может ожидать жестокая судьба.

Наконец, процессия тронулась. Она произвела в Риме сенсацию, словно была атрибутом римского празднества. Народ сбегался, чтобы посмотреть на семью сенатора и его богатое хозяйство. Ромелия снова откинула занавеси своих носилок, чтобы позволить народу полюбоваться собой.

У нее давно уже не было повода дать собой повосхищаться в этом городе всех городов. В Риме становилось все более душно, и была самая пора отправиться в поместье. Отдыху после последних напряженных дней больше всех радовался Валериус.