Венок раскаяния - страница 24

Еще двое рабочих из этого же цеха — крепких, здоровых, уволились, получив инвалидность. Простудились на зимнем ветру, на втором этаже, там, где так безотказно работал Торгунов. (Грузовые лифты, которые охраняли бы от ветра и холода, давно приобретены, уже успели сгнить: некому поставить).

А Торгунов ушел с завода сам.

Вот они, освободившиеся места для новых лимитчиков.

В отличие от Морозова Виктор Торгунов — москвич, родился на Плющихе. Личных чувств к напарнику не только не испытывал, но и фамилии его на тот день не знал. Правда, была прежде мимолетная сценка, когда неизвестный парень (это был Морозов) обратился к Торгунову с добавлением густого мата (по привычке). Но Виктор Торгунов и сам не ругается, и от других этого не терпит, о чем вскользь и заметил ему.

Не повезло администрации завода, попался же такой странный рабочий: вцепился в закон, и ни шагу, на работе не пьет, матом не ругается. Больше того, он еще и по-французски говорит. Ну, не со сменным мастером, конечно. Просто он этот язык знает. Самообразование.

Он легко поступал и учился в политехническом, в педагогическом институтах. Бросил, понял, не тянет. Плохо это? А заканчивать институт ради диплома — лучше? Инженер или педагог поневоле — лучше? Занимать чье-то чужое место — хорошо? Его чумная работа по тяжести, по пролитому поту сродни работе грузчика, однако она ему нравится: сил в избытке, зачем беречь.

— Восемь часов отработал — и голова не болит. И заработки хорошие, это мне важно.

Куда же тратит он деньги?

На книги. У него есть прижизненные издания всех больших поэтов начала XX века. Автографические строки Андрея Белого, Брюсова, Луначарского, Сологуба, Эренбурга. В углу — пластинки: Стравинский, Скрябин, Бетховен, Гайдн, Сарасате. Самая большая гордость рабочего — он встречался с Ахматовой и Пастернаком. Не видел или слушал издали, а именно встречался.

Я вовсе не хочу сказать, что Торгунов — типичный рабочий. Часто вы слышали, чтобы наши грузчики по-французски говорили? Можно бы прикрыться здесь мыслью: типичность не только в том, что имеем, что в наличии, но и в том, к чему идем, стремимся, но и это будет в данном случае демагогией. Важнее для дела думать, что такие рабочие встречаются далеко не каждый день, а встретившись, оказываются неудобны; почему именно неудобны — это знать важнее.

Для меня Торгунов типичен лишь в том, что он не передовик производства. У меня часто вызывает сомнение, когда за выполнение очередного решения очередного Пленума или съезда ретиво агитируют передовики со званиями, наградами, полномочиями. На протяжении десятилетий — одни и те же, у них — рекомендованная сознательность. Когда на них, тоже десятилетиями, наводят телекамеру, меня подмывает на школьную подсказку: вы не у этого берите интервью, а во-он, в углу, замасленный, он, может быть, и не больше этого знает, но зато скажет то, что думает сам, лично. У него — сознание.

И у Торгунова — сознание. Он бы и до Указа вел себя точно так же.

Из проблем, которые выстроил директор по степени важности — деньги, подрядчик, люди, — я бы людей поставил впереди. Но не просто рабочую силу, а Человека. Дайте заводу миллионы, любых подрядчиков, обеспечьте по штату морозовыми при начальниках дутовых — будет ли толк?

Перефразирую директора: мы знаем, ЧТО надо, знаем, КАК надо, но вот С КЕМ? Нужно оглядеться. Ведь спросите у того же начальника цеха Дутова, за перестройку ли он. Ответит: «Конечно», — и в готовности засучит рукава. Это-то и опасно.

1986 г.

В лесу остро чувствуешь мудрую вечность природы. И в этой вечности постигаешь какой-то великий секрет и смысл жизни. И до тебя все это было — ели, березы, эти вот сосны, и после тебя, через века будет здесь та же первозданность. В лесу с немым недоумением заново открываешь давно открытое. Появляются вдруг новые крепкие связи с жизнью.

И еще в лесу чувствуешь духовное очищение, обновление. Чувствование здесь замешено на всех запахах земли, оно сильно и властно. Как это у Паустовского: леса — «величественны, как кафедральные соборы».

Впрочем, для людей, с которыми вышагиваю я по снежной лесной целине, природа — не храм, а мастерская, и они в ней — работники. Анатолий Иванович Казин — председатель районного общества охотников и рыболовов, Иван Иванович Бондарев — егерь. В районе есть и другие егеря, и охотников тут сотни, но я выбрал именно этих людей, именно их.