Венок раскаяния - страница 39

Кстати, имя Степанова на том собрании даже не упо­мянули. Оказывается, о решении облисполкома ни в районе, ни тем более в Бечевинке не знали. Директивы области о расширении продажи водки подхватываются на местах моментально, а о переименовании колхоза Нине Ивановне Степановой сообщили — первой в деревне — лишь спустя более половины месяца. Ей позвонил предсе­датель... соседнего колхоза, который соревнуется с «Авангардом».

Но надо назвать, наверное, секретаря парткома кол­хоза, в котором опохмелялись после собрания три дня. Иванова Татьяна Павловна — бывший председатель исполкома сельского Совета, которая так правильно умеет говорить. После гибели Степанова ее повысили, прежде получала 140 рублей, теперь 220.

Человек хуже зверя, когда он — зверь. Шипунову оправдания нет, но я пытаюсь хоть как-то понять, объяс­нить самому себе, как все это могло случиться. Как могло случиться, что сильное, могучее государство отка­залось от перевоспитания этого человека? Зверь? Но ведь он не родился зверем, ведь в утробе матери он не был зверем? Он мог родиться глупым или умным, силь­ным или слабым, больным или здоровым, мог родиться жадным, пусть — злым, пусть был предрасположен к чему-то. Но он был маленьким, невинным человеком и потом дальше жил среди нас. И если человек уходит от нас в расцвете сил и здоровья, разве и мы не имеем отношения к этому? Мы и зверя, хищника с вековыми инстинктами, научились ставить на задние лапы, он берет корм из наших рук.

Если сегодня, сейчас мы не возьмем часть вины на себя, не разберемся до конца — как все это могло слу­читься,— завтра в другой деревне появится другой Шипу­нов и станет хозяином.

Почему каждый раз он возвращался из заключения более злым, ожесточенным? Почему так менялись его характеристики в заключении — от первых хороших к дурным? Почему именно там, в заключении, он при­учился пить? Попав в колонию мальчиком, он первые годы там, в заключении, учился, получил уйму специаль­ностей, вот аттестаты — тракториста, машиниста мото­воза, столяра, наладчика деревообрабатывающих станков; свидетельства — кочегара водогрейных котлов, о восьми­летнем образовании, почти одни четверки. Его перевели даже на свободный режим. В какой момент сорвался, когда стал пить?

Главное, была такая возможность — пить.

Мне рассказывали ответственные работники Верхов­ного Суда РСФСР, Прокуратуры РСФСР: приезжает из Москвы в колонию комиссия, а заключенные — варят брагу, гонят самогон. Проносят спиртное сквозь охрану (а иногда и с ее помощью). Слабый режим охраны — первая беда.

Вторая — воспитание. В средней школе на каждый класс — воспитатель. К начинающему токарю, слесарю прикрепляют персонально опытного наставника. Так в музыке, в спорте — всюду, где воспитывают специали­ста. Но ведь перевоспитывать куда сложнее, чем воспи­тывать, и речь тут уже не просто о специальности, а об изломанной судьбе. В колониях на отряд (120—130 чело­век) — один воспитатель. Нетрудно представить себе, кто является порой действительным «воспитателем». Я прошел по колониям, по камерам, где сидел Шипунов. Встречал людей, которые «накопили» больше ста лет заключения (если бы за каждое новое преступление им не добавляли срок, а судили как обычно). Встречал реци­дивистов, которых лишали свободы более двадцати (!) раз. Подобные люди и бывают порой истинными «воспи­тателями».

В Бечевинке меня спрашивал чуть не каждый:

   — А его точно расстреляют?

   — А убежать он не сможет?

   — Где справедливость, Степанова уже больше года как нет, а убийца жив?

Тень Шипунова еще витает здесь, и дом его многие обходят. Я в этом доме сидел долго. Спросил мать Шипу­нова — тоже Нина Ивановна,— как ей в селе, как отно­сятся хоть к ней-то.

— Поодиночке-то хорошо, а как все вместе-то — плохо.

Досталось ей в жизни. «Три девки у меня, всех надо было отдать. Всех и отдала, запасов-то никаких. А, Коля...»

Николай был младший в семье, единственный заступ­ник — за бабушку, за мать, за всех сестер. Отец пил по-черному, бил нещадно всех. Однажды он стал душить мать, и Николай, схватив топор, ударил отца по плечу — выше не достал. Было ему тогда двенадцать лет. В другой раз вступился за бабушку — ударил отца поленом по ногам. Один раз отец запер их всех, а дом поджег они разбили окна, Коля вылез последним (сестра порезалась, крови натекло целый валенок). В тот страшный день он побежал за помощью... в милицию.