Верное сердце Фрама - страница 12

стр.

Хозяин отмечал на карте пройденный путь. Украдкой, чтоб Линник и Пустошный не видели, ощупывал опухшие ноги. Кашлять украдкой он не мог — кашель шел из глубины, изнурительно-долгий, хриплый. Хозяин склонял голову, придерживая грудь рукою. Когда отпускало, он говорил, что чувствует себя лучше и что правильно поступили, начав поход к полюсу.

Фрам спал в ногах у хозяина, грея их своей шерстью. А утром все началось сызнова. Дул встречный ветер. Свирепел мороз. Путь преграждали ропаки.

Наверное, Фрам поморозил нос, — пряча морду в снег, он повизгивал от боли. У хозяина на лице появились черные пятна. Взрывы кашля сотрясали все его тело. И лишь вечером, после кружки горячего шоколада, кашель немного смягчился, хозяин взял дневник и выдавил карандашом слова:

«Идти очень трудно, дышать еще труднее, но тем не менее прошли около пятнадцати верст и в четыре часа остановились на ночевку у мыса Эрмитаж. Идем тихо, но что же делать, зато идем вперед. Я совсем болен, но духом не падаю».

Как ни трудно было в пути, Фрам держался бодро. Уши стояли торчком, лапы не знали усталости. И, хотя ему доставалось больше других, он шел в голове упряжки и порою проваливался в снег по самую грудь, — у него хватало сил и времени, чтобы оглянуться и зарычать на нерадивую собаку. Линник, наверное, не замечал, как провисают постромки в центре упряжки, а Фрам по возрастающей нагрузке догадывался, в чем дело, оборачивался и грозно предупреждал симулянтку.

Больше всего Фрама ободряло, что впереди — хозяин, что на краткой остановке можно потереться мордой о его ноги.

Хозяин все эти дни не выпускал из рук остола. Фрам не питал к остолу особой симпатии, но хозяину он служил верно: то надо проверить неокрепший лед на полынье, то измерить глубину снега, то опереться, карабкаясь через ропак.

Вот и сейчас хозяин остановился, упершись об остол. Стоит, чуть заметно покачивается, словно силится не упасть. Фрам потерся о ногу, хозяин даже не взглянул. Такого с ним прежде не бывало, обычно продохнет воздух, откашляется и что-нибудь скажет или рукой потреплет.

Подошел Линник, в глазах растерянность.

— Что с вами? — вырвалось у него, но ответа ждать не стал, подставил плечо, обхватил хозяина рукою и осторожно повел к нарте.

Фрам почувствовал: что-то неладное с хозяином. Ступает неровно. Ветром его качает. Сел в нарту. Тронулись. Впереди зашагал Линник.

Желание бежать у Фрама пропало. Раньше он догонял хозяина. Теперь ловил малейшую возможность, чтобы оглянуться назад.

Вечером в палатке как будто бы все было по-прежнему. Хозяин, правда, сел к примусу ближе, чем обычно. Езда на нарте без полушубка, в одной ветровой рубахе — удобной и легкой при ходьбе, — не прошла бесследно. Не захотел Седов задерживаться в пути, увязанные вещи развязывать, чтобы полушубок достать. А Север никого не щадит.

Обмороженное лицо Седова покрылось темно-лиловыми пятнами, Седова тряс озноб.

У Фрама, лежавшего рядом, настороженно подымались уши. А хозяин, привалясь спиной к ящику, водил карандашом по бумаге:

«Я окончательно простудил себе грудь. Бронхит меня давит, не могу отдышаться. Под вечер страшно лихорадит, едва отогрелся у примуса. Ах, дорогой, дорогой спаситель наш, примус! Собак сильно бьет мороз. Кормили их досыта, по одному фунту и более галет. Прошли 15 верст и остановились в четыре часа ночевать за островом Елизаветы».

Фрам давно научился угадывать настроение людей по интонации голоса, по шагам, даже по молчанию. Почему-то молчание хозяина, не проронившего за вечер ни слова, тревожило и настораживало чуткую собаку.

Пустошный возился с упряжью, большой иглой сшивая постромки, Линник выскребал лед из спального мешка, исподволь поглядывая на начальника. Ему непременно хотелось, чтобы начальник обратил внимание на его занятие.

Мешок, в котором спали все трое, за ночь влажнел от дыхания, днем испарения превращались в лед. Сушить не успевали.

Наконец Седов перехватил взгляд Линника. С минуту они смотрели друг другу в глаза.

Фрам из собственного опыта усвоил, что такой поединок глаз ведет к схватке. Но хозяин неожиданно опустил веки и, казалось, задремал. Озноб прекратился, лишь мышцы — Фрам это почувствовал — напряглись.