Верность любви - страница 57

— Ты не заметила, как смотрел на тебя хозяин? Мне не понравился его взгляд! Он буквально пожирал тебя глазами, — с мрачным упрямством проговорила Кири.

— О, перестань! У него красивая молодая жена, и она француженка.

— Сдается, у тех англичан, которые меня изнасиловали, тоже были красивые молодые жены, только это их почему-то не остановило! — Кири хотела произнести фразу с возмущением и вызовом, но не смогла: губы скривились и задрожали, а в глазах промелькнуло отчаяние.

Тулси порывисто привлекла подругу к себе и принялась гладить ее черные волосы.

— Не вспоминай. Ты еще встретишь человека, который будет любить, защищать и беречь тебя.

Девушка отстранилась. Она не любила ласку, потому что не привыкла к ней.

— Пообещай, что ты никогда меня не покинешь!

— Обещаю, — Тулси с улыбкой повторила слово, которое произносила не раз.

Кири сразу повеселела и насмешливо сказала:

— Эта дама быстро поняла, кто из какой касты, хотя мы и представились сестрами! Мне поручила грязную работу, а тебе…

— Давай поменяемся, Кири, — серьезно предложила Тулси.

— Зачем? Она поступила справедливо! — ответила девушка, и Тулси так и не поняла, то ли она удовлетворена решением хозяйки, то ли испытывает тайную боль.

Индианкам сообщили об их обязанностях. Кири должна была мыть полы во всех помещениях и вдобавок помогать на кухне. Тулси — содержать в порядке гардероб госпожи и выполнять ее личные поручения.

Луиза возмутилась, узнав, что без ее ведома в дом взяли сразу двух индианок. Когда она начала высказывать претензии дочери и зятю, Франсуа быстро поставил тещу на место, напомнив, что это его дом и его решение.

В результате Луиза с гордым презрением отказалась от услуг новой горничной; она заявила, что будет одеваться и причесываться сама или в крайнем случае с помощью дочери.

Урсула доверилась индианке и не пожалела: та быстро постигала новый для нее обиход, была скромна, честна и аккуратна. За ребенком они с Кири, как и было обещано, смотрели по очереди; к тому же их комнатка располагалась в дальнем конце дома, так что Урсула редко слышала детский плач. Она даже не удосужилась спросить, мальчик это или девочка.

Кири, хотя и смотрела исподлобья, старательно исполняла свои обязанности: на нее не жаловались ни кухарка, ни другие слуги, ни сами хозяева. Новые горничные тоже были довольны. Кормили хорошо, и, главное, здесь они были защищены от лихих людей.

Дом индианкам нравился: всюду тишина и чистота, а мебель — мягкие кресла, столы с инкрустацией, зеркала в витых рамах, — казалось, стояла здесь от начала века. В комнатах сумрачно и прохладно, оттого что дом был окружен садом, а окна завешены плотными занавесями или бамбуковыми жалюзи.

Тулси и Кири редко видели Франсуа, и он, похоже, не обращал на них никакого внимания. Урсула при более близком общении оказалась незлой и совсем не придирчивой женщиной; она часто погружалась в себя, как будто ее снедал тайный сердечный недуг. Быть может, то была тоска по родине?

Самым неприятным человеком в доме была Луиза. Однажды она нетерпеливо и даже грубо оттолкнула Кири только потому, что та случайно оказалась у нее на дороге. На Тулси француженка смотрела так, словно видела в ней тайного врага. Луиза запрещала горничной входить в ее комнату и как-то обмолвилась, что индианки могут попасться на воровстве. Урсула сперва отмахнулась, а потом широко раскрыла глаза и пристально посмотрела на мать. В этот миг она снова вспомнила Анри де Лаваля.

Тулси вспоминала о нем еще чаще. Поздним вечером, уложив ребенка, молодая женщина выходила на темное крыльцо, закрывала за собой дверь и стояла, вглядываясь в погрузившийся во мрак сад. Вокруг стояла тишина, и ночной воздух веял прохладой в мокрое от слез лицо.

Днем Тулси не позволяла себе расслабиться и поплакать. Она не хотела делиться своей болью с Кири. У той хватало своих проблем; кроме того, подруга до сих пор считала, что мир любви к мужчине для нее закрыт. Тулси испытывала душевное одиночество, но пыталась обрести веру в будущее, в чудесную встречу с Анри среди жестоких сражений с жизнью, разочарований, разлуки и смерти. Она вновь и вновь повторяла как заклятие, как молитву: «Я не напрасно осталась жить!»