Верность памяти - страница 11
— От этого я ничего не выиграла, — ответила Мария, стараясь перекричать монотонный стук колес. — Восстание не обошло стороной и женщин… — добавила она, удивляясь, что перестала замечать стилистические ошибки в его речи.
«Стареешь ты, Мария, — упрекнула она себя мысленно. — А может, виной тому вновь нахлынувшие воспоминания о восстании?..»
— Понимаю, — кивнул он в знак согласия, но Мария не поверила ему. Она была убеждена, что полковник ничего не понял, просто не захотел возражать ей.
«И все — таки нет оснований расстраиваться, — твердила она себе бог знает в который раз за последние двадцать восемь лет. — Время действительно лучший лекарь, оно зарубцевало все раны, хоть это слабое утешение…»
— Вы ничего не понимаете и никогда не поймете. Вы не женщина и даже не догадываетесь, что значат для нас некоторые вещи. Это реальность, и тут уж ничего нельзя изменить…
— Эта тема касается вас лично, и я не хотел бы ее затрагивать.
— Почему? Это было так давно… Против смерти мы бессильны… Во время восстания я потеряла жениха…
Мария никогда не носила кольца. Впрочем, колец они даже не успели купить. И все — таки окружающие считали их любящей парой, они знали, что широкоплечий сотник [2], которого она встречала у Игрингов и которого так боялась, ее жених.
Сама она до конца этому не верила, даже когда его добрые, любящие руки будили ее…
Годы учебы в педучилище пролетели незаметно. Учиться она поступила в 1939 году, когда немцы вторглись в Польшу и началась вторая мировая война. Ей запомнились бесконечные вереницы поездов с военной техникой и солдатами в серой и зеленой форме на вокзале в Градиште. А закончила учебу она летом 1943–го, когда советские войска разгромили немцев под Сталинградом, а за два дня боев в районе Обоянь, Прохоровка уничтожили до четырехсот немецких танков и штурмовых орудий.
Как — то в воскресенье она возвращалась в Леготу после поездки домой. Коллектив школы как раз отметил ее пятилетие, и директор разрешил Марии съездить домой, повидаться с матерью и подружками. Как приятно было хотя бы на пару дней вырваться из Леготы в более цивилизованный мир, из полумрака керосиновых ламп под электрический свет!
В Михайлово Марии предстояло делать пересадку. Чемодан и большую оплетенную бутыль с градиштским вином для пана директора она оставила в привокзальном ресторане: ведь нужно было узнать, когда пойдет ее поезд. А надо заметить, что поезда в то время ходили в Словакии как попало: то не было угля, то не хватало железнодорожников, то вдруг менялось расписание. Мария постаралась успокоиться: до наступления темноты в Леготу все равно не попасть, а к полуночи, если повезет, она доберется. В это время пан директор уже будет крепко спать, поэтому на бутыль сразу не набросится и не понадобится сидеть возле него ради приличия. Она как следует выспится, а завтра после занятий вручит ему драгоценный дар.
И вдруг она застыла как вкопанная — чемодана со всем ее имуществом не было. Неужели даже в привокзальном ресторане крадут вещи? Там же почти все, что она смогла приобрести за последние шесть месяцев.
— Чемодан и бутыль просил отнести к его столику пан сотник, — сообщил ей официант.
Мария обернулась, и глаза у нее засияли. За столиком, покрытым белоснежной скатертью, сидел, закинув ногу на ногу в до блеска начищенных сапогах, офицер. Это был сотник, друг Игринга. Она не видела его с последнего мирного августа и даже никогда о нем не вспоминала.
Решительно подойдя к столику, она сразу напустилась на него:
— Пан сотник, если вы собираетесь командовать мною, как своими подчиненными…
Сотник улыбнулся, но не высокомерно, а скорее учтиво, и, взглянув на свои дорогие, с черным циферблатом часы, спокойно произнес:
— А вы все такая же забияка, как когда — то.
Ей стало не по себе: надо же было попасть в такое глупое положение. Не тащиться же на глазах у посетителей ресторана с чемоданом и бутылью, словно ее прогнали! Пришлось присесть. С каким бы удовольствием она дала ему сейчас затрещину, но надо было сдерживаться. Ну а он… он даже не смутился. Только сделал знак официанту: