Вернуть Эву [СИ] - страница 7

— Только мешаете мне работать.

Видимо, он сам понимал абсурдность своей фразы — вокруг, кроме нас двоих, не было ни одной живой души.

Я всё-таки открыл багажник и не увидел там ничего, кроме автомобильной аптечки и нескольких серых то ли шаров, то ли теннисных мячей.

На всякий случай я попросил у него удостоверение личности, и он протянул мне водительские права. Не возражая, словно принимая моё право на подозрительность. Я сфотографировал и его, и права. Не отвертится, если что.

Но думать о возможных масштабах этого «если что» мне было страшно.

Деревянные ворота в основательном заборе, за которым совсем близко, густой стеной, стоял хвойный лес, оказались заперты. Замка я не увидел, поэтому, недолго думая, перелез через забор — и обнаружил с обратной стороны задвинутую щеколду. Да что они тут, все больные, что ли? Кому понадобилось запираться со стороны леса?

Тропка, как Будочник и обещал, начиналась сразу от ворот и уводила в лес. Под его пологом было прохладно, но в глаза и уши лезла навязчивая мошкара. Я снова припустил со всех ног и не сразу понял, что тут не в порядке.

Тихо. В лесу стояла такая тишина, что было слышно, как сыплются на землю сухие иголки. Здесь не пели птицы, в кустах не копошилась мелкая живность, и даже ветер, на дальнем пляже парусом раздувавший кровавую фату леди с оленем, перешёл в мёртвый штиль. Может, ещё и поэтому мне было тяжело дышать. В лесу уже привычно воняло дымом и чем-то ещё — приторно-сладким, тошнотворным.

Видимо, я перегрузился эмоциями и уже перешёл порог реакции, потому что ничему не удивлялся и лишь механически отмечал, что сумах не должен пламенеть сейчас — до сентября ещё два месяца. Да и малочисленные здесь лиственные деревья стояли совсем голые — оно как бы странно для июля.

Как минимум странно.

Давящая тишина, нарастающая вонь и перепутавшие сезон деревья… Я чувствовал себя как близорукий человек, ведущий машину по тёмной дороге в снегопад.

Вскоре лес стал совсем нехорош.

Я перешёл на быстрый шаг: мне стало казаться, что почва под ногами двигается, как будто вздыхает судорожно. Чёрные, обгоревшие стволы, огромные проплешины выжженной земли — и абсолютное безмолвие, в котором начинало мерещиться что-то зловещее. Жара давила всё сильнее, зной, казалось, шёл даже из-под земли. Дым, забившийся в каждую пору, пропитавший одежду — но при этом невидимый, будто растворенный в воздухе, гнал меня. К этому моменту я хотел только одного — дышать.

Метров за сто до выхода на поляну горелый лес сменился густо растущим хвойником, вокруг разом потемнело. Под ногами неприятно похрустывала ржаво-бурая хвоя, сплошь усеявшая тропу. Смердело уже нестерпимо. Я стащил с себя футболку и завязал на лице подобием маски. Это мало помогало, от вони резало глаза.

На голое плечо шлёпнулось что-то влажное, неприятно вязкое. Я машинально прикоснулся, поднёс пальцы к лицу. Кровь…

Я резко вскинул голову.

Примерно в паре метров надо мной, нанизанная на толстый сук, как люля-кебаб — на шампур, распласталась туша дикого подсвинка. Из его пробитого брюха, стекая по суку, капала кровь, а из пасти торчала дубовая ветка с листьями.

Ветви соседних деревьев, насколько видел глаз, были унизаны падалью — от крупного зверья вроде кабанов и оленей до енотов и опоссумов. Все они неумело, но старательно были украшены листьями и венками из мелких белых цветов. Перемежая разлагающиеся туши, на ветках раскинулись звериные шкуры. Между всеми этими плодами шизофренического творчества висели длинные ожерелья из ягод и пёстрые ленты.

Твою мать… Да что за чертовщина здесь творится?

Страх за Эву пробил как удар током: по всему телу прошла дрожь, но сознание тут же прояснилось и осталась только одна мысль. Действовать, не медлить. На деревьях, конечно, те ещё «новогодние игрушки», но человеческих трупов нет, а паника мне сейчас не к чему.

Но как я себя ни сдерживал, всё же опять перешёл на бег. Кажется, столько я ещё в своей жизни не бегал. Кажется, я ещё не бегал так быстро. Как защитная реакция, промелькнуло легкомысленное «Беги, Форест, беги», но не успел я свернуть у покореженного дерева, как увидел, наконец, темнеющий провал входа.