Вернуться домой - страница 9

Засмеявшись, наклонилась ко мне и, прикрывая рот ладошкой, громко зашептала.

— Правда, я думаю, что он этих мостов больше уничтожил, чем построил.

Муж возмутился.

— О Господи, Саша, что ты говоришь!

— Что я такого сказала дорогой? Пока я буду рассказывать дальше, ты вспомни и подсчитай, потом скажешь, права я или нет!

Слегка хлопнула входная дверь. В зал с центрального входа вошел наш главный особист, курировавший весь аэропорт.

Чуть выше среднего роста, аккуратная стрижка под «низкую канадку». Внешность совершенно неброская. Костюм светло-серого цвета. В тон костюму на ногах темно-серые туфли, явно импортные. Верхняя пуговица голубой сорочки расстегнута, узел галстука слегка ослаблен. Проходя мимо «интуристовской» стойки, поднял левую руку, согнутую в локте, готовя ее для приветственного хлопка.

— Привет, Георгий, кажется, сегодня еще не виделись?

Жорка вежливо прихлопнул, даже попытался слегка придержать его ладонь в своей ладони.

— Добрый день, сегодня еще нет.

Не останавливаясь, он шагнул дальше, поднял руку над головой и помахал в сторону барной стойки. Широким барским жестом, обводя рукой стойку, Валерка отозвался на приветствие.

— Может быть, по кофейку?!

— Нет, спасибо. Не сейчас, позже.

Спокойным взглядом серых глаз обвел нашу группу, кивнул мне, здороваясь. Достал ключ, открыл дверь кабинета без таблички, вошел, щелкнув замком.

Все это по-своему оценили мои собеседники. Саша тихо спросила:

— Наверное, ваш большой начальник?

И тут черт дернул меня за язык. Я наклонился к ней. Таким же тихим голосом, но дополняя его широким Валеркиным жестом, ответил:

— Это самый большой начальник — всех начальников. И всего-всего этого.

По моему жесту они поняли, что я имею в виду не только помещение, но и все, что находится за его стенами. Люди с их судьбами, строения, технику. Мои старички напряглись, переглянулись. Повисла пауза, во время которой я мысленно выругал себя последними словами.

Сашенька хмыкнул:

— Совсем молодой человек, наверное, и сорока нет.

Я уточнил:

— Да нет, сорок есть, даже с небольшим хвостиком.

— Все равно молодой. Если не секрет, в каком он звании?

— Майор.

Он слега задумался, прикидывая что-то в уме.

— По общевойсковым меркам как минимум полковник.

— Неужели, — удивилась Саша.

Добавила:

— Но ведь есть еще и генералы, кто же тогда они?

— И по званию, и по должности почти Боги, — ответил муж.

И был совершенно прав. Внимательно посмотрел на меня, спросил:

— Молодой человек, а вы уверены, что у вас не будет неприятностей после нашего отъезда?

Вот тут надо было не перестараться, не переиграть, иначе я не услышу больше ничего.

— Да нет, он абсолютно нормальный мужик, если даже и спросит, расскажу ему вашу историю.

— Вот это правильно, — поддержала меня Саша. — Нам нечего скрывать, пусть и они знают.

Муж печально улыбнулся и добавил:

— Можно подумать, что они ее не знают.

— Ну и ладно, молодому человеку видней, я думаю, он здесь не первый год работает. У нас мало времени. Все на этом!

Первый год нашего пребывания в Париже был самым тяжелым. Город был наводнен эмигрантами из России. Публика, как и в Харбине, разношерстная, только рангом повыше. Начиная от членов Императорского дома до офицеров гвардии, известных художников и артистов. Зачем я это буду рассказывать, уверена, что это известно всем.

Я утвердительно кивнул головой.

— Найти и получить более-менее приемлемую работу чрезвычайно сложно. Отлично помню, как мы с нашими маменьками поспарывали с платьев лучшие кружева. Отпаривали их, гладили. Затем ходили по парижским модным домам, предлагая свои услуги в изготовлении подобных изделий. Рады были любому мелкому заказу. В прожорливом горле ломбарда исчезали портсигары отцов, кольца матерей. Сашенька тоже занимался репетиторством, он имел парочку лоботрясов, которых подтягивал по математике и физике. Но это все копейки, а Парижу подавай деньги, серьезные деньги.

Начало нашей жизни во Франции особенно тяжело давалось отцам. Полные сил и энергии, хорошо образованные, привыкшие обеспечивать семьям достойное существование, они оказались невостребованными. Ежедневное, унизительное хождение по фирмам и государственным учреждениям результата не давало. В лучшем случае работа предлагалась от грузчика до продавца в газетном киоске. Опуститься до такого уровня — это значит потерять к себе всякое уважение. Правда, чего уж там греха таить, была и такая категория в среде эмиграции. Осуждать их трудно, наверное, просто нельзя, люди доходили до крайности.